В предгорьях Урала - [56]

Ведерников поскакал от ворот. Отчаянно ругаясь, он погрозил кулаком:

— Я вам попомню, голь перекатная!

— Отчаливай!

В тот день, отстояв покосы, донковцы открыли собрание. Первым выступил Степан:

— Крестьянская беднота и трудовое казачество под руководством рабочего класса должны изгнать из комитетов приспешников буржуазии, установить Советскую власть. Это мы сделаем только при помощи партии большевиков.

Глаза 37

Евграф Истомин и Василий Шемет приехали в Марамыш поздно ночью.

Елизар с женой спали. На стук вышел незнакомый человек в кожаной тужурке и рабочих сапогах. Спросив, что им нужно, он пропустил приезжих в комнату, а сам ушел в боковушку, где жила когда-то Устинья.

Проснулся Елизар и, увидев зятя, стал торопливо одеваться.

— Не ждали. Мать, а, мать, — потряс он за плечо спящую жену. — Вставай, Евграф приехал.

Женщина поднялась с постели и всплеснула руками:

— Евграф Лупанович, вот радость-то!

Утром, за чаем, Евграф спросил тестя:

— Должно, ночью дверь нам открывал твой квартирант, Русаков?

— А вы откуда его знаете?

— Устинья говорила, — и, помолчав, Евграф продолжал: — Уж сильно она его хвалила. И в Качердыкской мы о нем слышали от дочери Степана Ростовцева.

— Спит он еще, наверное, — кивнул он на маленькую комнату. — Сейчас пойду, узнаю, встал ли.

Елизар вышел из-за стола и направился к квартиранту.

— Здесь я, здесь, уже живой, — улыбаясь с порога, Григорий Иванович подошел к гостям и поздоровался. Провел по привычке рукой по волосам и, обратившись к Евграфу, спросил: — Значит, вы и есть муж Устиньи Елизаровны?

— Так точно, а это — мой товарищ, из одной станицы, — показал он на Василия.

Шемет крепко пожал руку Русакову и внимательно посмотрел на него. Крепко сбитая фигура Русакова, простое лицо рабочего, с коротко подстриженными усами, с гладко выбритым подбородком, спокойные движения, уверенный голос располагали к нему.

— Фронтовики? — Григорий Иванович бросил беглый взгляд на георгиевские кресты батуринского зятя и на Шемета.

— Вы строевик? — спросил он Шемета.

— Так точно. С Евграфом Лупановичем из одного полка.

— Он кавалер всех четырех степеней, — заметил Евграф, — Приказ уже был о его производстве в чин подхорунжего. Да вот с крестами-то у Василия заминка вышла. Разжаловали за подстрекательство казаков к бунту. Чуть под расстрел не попал. Тут как раз революция.

Русаков, внимательно слушавший Евграфа, украдкой поглядывал на Шемета. Открытое, мужественное лицо казака, его военная выправка Григорию Ивановичу пришлись по душе, и он подумал: «Пожалуй, из него выйдет неплохой командир. Надо иметь в виду».

— Коммунисты?

Евграф отрицательно покачал головой:

— Оформляться было некогда. Домой торопился, — сказал он.

Василий вынул из кармана гимнастерки удостоверение члена партии большевиков, выданное одним из райкомов Петрограда.

Русаков бережно сложил удостоверение вчетверо и передал его хозяину.

— Сегодня приходите после обеда на партийное собрание, — и, назвав адрес, он поднялся из-за стола. — Не прощаюсь, увидимся.

После чая гости пошли осматривать город.

— Давно не были, — одеваясь, сказал тестю Евграф, — да и обнов надо купить Устинье и старикам.

Марамыш изменился мало. На улицах стояли полицейские, но уже без формы. В купеческих магазинах шла бойкая торговля. Сохранились и старые вывески государственного казначейства, кредитного банка и земского присутствия. Попрежнему мелькали офицеры, чиновники и нарядно одетые дамы с собачками. В магазинах приказчики с красными бантами на груди учтиво называли покупателей господами и угодливо подставляли стулья богатым клиентам.

Купив на платья женам, Евграф с Василием вышли на улицу. Вскоре их внимание привлек широкоплечий, среднего роста мужчина в широчайших галифе из красного сукна, заправленных в голенища хромовых сапог, на которых звенели серебряные шпоры. На незнакомце была лихо заломленная кубанка. Огромный чуб закрывал низкий, покатый лоб, смуглое с узкими раскосыми глазами лицо было неприятно. На боку, поверх цветной шелковой рубахи, висела массивная, покрытая лаком деревянная кобура, из которой торчала рукоятка тяжелого парабеллума. Положив руку на эфес сабли, ножны которой были украшены богатой резьбой и инкрустациями, владелец роскошной сабли шел, слегка раскачиваясь на своих кривых ногах, привыкших, видимо, к седлу.

— Погоди, Василий, — приглядевшись внимательно к незнакомцу, Евграф воскликнул: — Да ведь это Пашка Дымов из станицы Озерной. Вот дьявол, смотри, как оделся, а? — продолжал Истомин. — Саблюку где-то взял, пистолет офицерский прицепил, вот чучело гороховое. Эй, Пашка, постой! — крикнул он Дымову.

Услышав свое имя, тот поправил кубанку и повернулся на голос.

— Кто кличет? — расставив широко ноги, спросил он хрипло.

— Да протри ты глаза! Своих не узнаешь.

— Геть! — Дымов ударил рукой по ножнам сабли. — Какое вы имеете право так называть командира отряда анархистов? Башку снесу! — рявкнул он.

— Да ты што, башибузук, не узнаешь нас, што ли? — усмехнулся Евграф. — А еще однополчанин, — произнес он с укоризной.

Дымов огляделся по сторонам и, видя, что чужих близко нет, шагнул к казакам.