В предгорьях Урала - [50]

Гимназисты и приказчики стоя аплодировали Стаховскому, дамы от волнения сморкались в надушенные платочки.

— Долой с трибуны! — выкрикнул один из фронтовиков.

— В прорубь их!

— Долой! — все сильнее и сильнее слышался гул людских голосов.

Под сводами Народного дома раздался четкий голос Русакова:

— Да здравствует социалистическая революция!

— Да здравствует партия большевиков! — порывисто воскликнул кто-то.

Стаховский, пытаясь что-то сказать, размахивал руками и, навалившись туловищем на барьер трибуны, брызгая слюной, в исступлении кричал:

— Граждане! Граждане!

В ответ раздался оглушительный свист, улюлюканье, и адвокат, безнадежно махнув рукой, отошел в глубь сцены. Кукарский в растерянности начал искать блокнот. Русаков, поднявшись на сцену, шел к трибуне. Лицо Григория Ивановича было спокойно. Шум в партере и на галерке затих.

— То, что говорил сейчас адвокат Стаховский, это призыв к старому ярму помещиков и капиталистов, — веско сказал он. — Но трудовой народ никогда не пойдет за вами, — оратор повернулся к группе меньшевиков. — Никогда! — повторил он с силой.

Под сводами Народного дома стало тихо, и в этой напряженной тишине особенно уверенно звучал голос Русакова.

— Рабочие и крестьяне знают, что их дорога, их путь к счастью только с большевиками.

— Правильно! — радостно поддержал кто-то из группы фронтовиков.

— Режь правду-матку, — гаркнул бородатый кожевник и, работая локтями, стал пробираться к Русакову.

На него зашикали:

— Тише ты, медведь, куда прешь?

— Любо, ребята, говорит, — лицо бородача расплылось в улыбке.

— И нам любо, однако не лезем, — резонно заметил Елизар.

— Нас опять хотят ввергнуть в кабалу к Фирсовым, Широковым и другим толстосумам. Этому не бывать никогда! — Русаков энергично взмахнул рукой. — Мы говорим: пускай не путаются у наших ног разные господа Стаховские, Кукарские и прочая нечисть, обреченная историей на свалку!

Казалось, толпа вот-вот сдвинется с места и сметет на своем пути жалкую кучку меньшевиков, сидевших на сцене.

Русаков повернул гневное лицо к Стаховскому.

— Вы поняли меня, господин адвокат? — Тот съежился, точно от удара.

— Вы нарушаете регламент, — постучал карандашом о стол председательствующий, обращаясь к Русакову.

— К чорту ваш регламент, — послышалось с галерки.

— Дуй их, Русаков!

— О каких истинно русских людях вы говорите здесь? — не отрывая пылающего взора от Стаховского, продолжал Русаков. — О князе Львове, которого царь метил в премьер-министры? О Гучкове, Милюкове и Рябушинском — российских капиталистах и помещиках? Об эсерах? О Керенском, подлом лакее буржуазии? Да, они нужны таким, как Никита Фирсов, купец Кочетков, мельник Широков. Знаю, нужны они и вам, но скоро наступит час, когда беднота вас сметет.

Русаков повернулся лицом к народу.

— Товарищи! Марамышский комитет партии большевиков поручил мне открыть митинг на площади. Все, кому дороги завоевания революции, за мной! — Григорий Иванович спрыгнул со сцены в партер. — На митинге будет выступать от имени рабочих Челябинска Дмитрий Колющенко! — сказал он громко.

Толпа хлынула за Русаковым.

В дверях образовался затор. Каждому хотелось скорее попасть на площадь. Из ближних улиц и переулков показались новые группы людей. Кто-то догадался вынести из Народного дома скамейку, и, поднявшись на нее, Русаков обвел взглядом толпу. Площадь была вся запружена народом, многие для того, чтобы лучше видеть, влезли на заборы, стояли на широком крыльце фирсовского дома, из окна которого на миг высунулась голова Никиты и тотчас исчезла.

Яркое весеннее солнце светило щедро. Над головами людей высоко в небе кружились голуби. То они взмывали вверх, то, сложив крылья, камнем падали вниз, то, сверкая опереньем, кувыркались в солнечных лучах. И, глядя на их игру, мягче становились суровые лица людей, стоявших на площади.

— Товарищи! Слово для приветствия от Челябинского уездного комитета партии большевиков, от имени всех трудящихся города предоставляется Дмитрию Колющенко, — послышался голос Русакова.

Говор в толпе затих.

— Дорогие друзья, товарищи, братья! Прежде всего мне хотелось бы передать вам радостную весть: в ночь на третье апреля в Петроград приехал вождь рабочего класса и трудящихся крестьян Ленин! — Стоявшая тихо толпа всколыхнулась, затем, точно повинуясь какому-то порыву, дружно грянула:

— Да здравствует Ленин! Ура! Ура!

Полетели вверх шапки, картузы, кепки, и вся площадь от края до края пришла в движение.

…— Ленин сказал: отобрать землю у помещиков, церквей и кулаков, передать ее деревенской бедноте.

Мощный взрыв рукоплесканий и возгласы «ура!» огласили площадь.

— Ура-а-а! — размахивая шапкой, Елизар Батурин начал целоваться с фронтовиками.

В толпе творилось что-то неописуемое. Какой-то древний старик, приложив руку к тугому уху, спрашивал соседа:

— О чем галдят? Ась?

— Ленин велел отдать землю без выкупа крестьянам.

Старик набожно перекрестился:

— Слава те, восподи, дождался-таки, — и, заметив в толпе новое движение, вновь завертел головой по сторонам: — О чем еще толкуют? Ась?

— Приказано всех стариков женить на молоденьких солдатках, — крикнул задорно ему на ухо какой-то паренек.