В предгорьях Урала - [31]
На другой день приехал Дорофей Толстопятов. Никита с гостями закрылся в своем кабинете.
Поговорив о погоде и прочих малозначащих предметах, хозяин перешел к делу.
— Бекмурза Яманбаевич, ты кому теперь скот продаешь?
— Зауральск гоням.
— С Султанком, Сашкой Марьяновым, Колькой Шахриным ты в дружбе живешь?
— Вместе пьем. — Узкие, заплывшие жиром глаза Бекмурзы весело посмотрели на хозяина.
— Та-ак, — задумчиво протянул Никита и хрустнул костлявыми пальцами. — Можешь ты нажать на них, чтобы скот они в Зауральск не гоняли?
— Можна. У меня сарский бумага есть, — заявил Бекмурза, вытаскивая из-за пазухи пачку векселей.
Никита, точно ястреб, схватил ценные бумаги. Скотопромышленники Тургая влезли в долги Яманбаеву на большую сумму. Довольный Фирсов потер руки.
— Заворачивай их скот в Марамыш, — заявил он весело Бекмурзе. — Будем свою скотобойню строить. Мясо пойдет теперь мимо Зауральска в Екатеринбург и Москву. Как твоя думка?
— Моя согласна, — хлопнул себя по коленке Бекмурза.
Никита зорко посмотрел на Толстопятова.
— Я не супорствую, — произнес медлительный Дорофей, — Свиней могу закупать у мужиков, съезжу в Александрову и Всесвятскую к хохлам.
— Сколько деньга надо? — спросил нетерпеливый Бекмурза.
— Пока немного, — ответил Никита. — На первых порах так тысяч восемьдесят, — Фирсов испытующе взглянул на Яманбаева.
— Латна, даем.
Осторожный Толстопятов молчал.
— Ну, а ты как, Дорофей Павлович? — спросил его хозяин.
Заимщик поднял глаза к потолку.
— Тысяч двадцать могу дать, — вздохнул он, — с деньгами-то у меня плоховато.
«Жилистый мужик», — подумал Никита и стал подробно рассказывать о своем плане.
К осени скотобойня была готова. Построили ее недалеко от заимки Дарьи Видинеевой.
Бекмурза вместе со своим другом Султанком, договорившись с остальными скотопромышленниками, погнали гурты в Марамыш, на новую скотобойню. Консервный завод «Брюля и Тегерсена» в Зауральске остался без сырья и к весне заглох.
Не выдержав конкуренции с маслодельными артелями, остановились и заводы датчан по переработке молока.
Никита денег не жалел. В январе получилась заминка с Крестьянским банком, и Фирсов потянулся к деньгам Дарьи Видинеевой. В правление сибирских маслодельных артелей, по настоянию Никиты, вошел Никодим. «Большого ума человек. Дельный работник», — говорил он членам правления про Елеонского.
Глава 20
В конце мая 1913 года к дому Фирсова подкатила дорожная коляска, из нее вышел господин средних лет, одетый в пепельного цвета макинтош с желтыми отворотами из шагреневой кожи. На ногах были одеты модные ботинки. Перекинув привычным движением трость с серебряным набалдашником, он протер носовым платком пенсне с золотой пружиной. Продолговатое, нездорового оттенка лицо, с бесцветными глазами, над которыми свисали дряблые мешочки, тонкие бескровные губы, маленькие завитые колечком усики, длинный стручковатый нос и вся как бы расслабленная фигура приезжего были неприятны.
— Скажите, пожалста, это дом Фирсоф? — с заметным акцентом спросил он выходившую из ворот стряпку Марию.
— Ага. Только Никиты Захаровича дома-то нету. Вам его, поди, надо. Ладно, скажу хозяйке, — Мария повернула обратно в дом. Приезжий смахнул платком пыль с макинтоша и, не торопясь, последовал за ней.
Увидев незнакомого человека, Василиса Терентьевна смутилась. В последнее время в их дом постоянно заходили прилично одетые люди и вежливо просили хозяина о помощи.
— Гони их в шею, стрекулистов, — сердито говорил Никита жене. — Бездельники, балаболки. Умеют только языком чесать.
Но богатый костюм гостя, манера держать себя свободно возымели свое действие, и Василиса Терентьевна пригласила его в дом.
— Мартин Тегерсен, — подавая хозяйке руку, отрекомендовался приезжий. Сняв в передней макинтош, он повесил мягкую фетровую шляпу и, мимоходом взглянув на себя в зеркало, вошел в богато обставленную гостиную.
Усевшись на стул, он не спеша разгладил складки брюк и вежливо спросил:
— Ви супруг Никит Захарович Фирсоф?
— Ага. — Василиса Терентьевна не знала, куда деваться от приезжего «немца», как она мысленно его окрестила, и шумно поднялась со своего стула. — Пойду насчет самоварчика похлопочу, — облегченно вздохнув, она спустилась на кухню.
Мартин стал разглядывать обстановку, но, заслышав легкий шелест платья, выжидательно уставился на дверь.
Показалась Агния. Тегерсен вскочил со стула, церемонно поклонившись, назвал свое имя. Девушка подала руку, и гость почтительно припал к ней. Одетая в поплиновое платье голубого цвета, отделанное дорогим гипюром, Агния произвела на немолодого холостяка сильное впечатление. Полусогнувшись, Тегерсен прижал руку к сердцу и произнес:
— Ошшень рад видеть вас, ви дочь Никит Захарович? — Да, — ответила девушка и показала гостю на стул.
Слегка придерживая складки тщательно выутюженных брюк, Тегерсен опустился на свое место.
— Как вам понравился наш городок?
— Ошшень милый. Увидев вас, я мог бы сказывайть, — вытянув вперед руку, Тегерсен продекламировал:
— Как вы чудесно декламируете! — воскликнула Агния, едва сдерживая улыбку, и, увидев входившую Василису Терентьевну, она обратилась к ней: — Мама, господин Тегерсен, оказывается, артист.
