В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [144]

Однажды Сергей Александрович мне рассказывал:

– Вчера приходит ко мне Мариэтта Сергеевна Шагинян – из соседней квартиры – и просит совета: что делать?

Она в то время писала книжку, по-моему, о семье Ульяновых, за которую в итоге получила Ленинскую премию – а может быть, до этого, или после этого.

Шагинян была необычайно озабочена семейством Ульяновых, но, в отличие от остальных советских писателей, Мариэтта Сергеевна была человеком вполне добросовестным и умевшим работать. Зная, что мать Владимира Ильича носила фамилию Бланк, а ее отец закончил Военно-медицинскую академию, она не поленилась пойти в петербургский архив Военно-медицинской академии, который каким-то странным образом сохранился, несмотря на блокаду, несмотря на советскую власть. Там она запросила дело Бланка, его с удовольствием ей предоставили. Дело это начиналось с того, что рижский мещанин иудейского вероисповедания Рувим Мендель Бланк успешно сдал экзамены в Императорскую военно-медицинскую академию, но из-за иудейского вероисповедания принят не был, ему было предложено креститься, что и было произведено в домовой церкви Императорской военно-медицинской академии, восприемниками были те-то и те-то и так далее. Мариэтта Сергеевна, которая периодически писала совершенно немыслимые вещи – в отличие от некоторых, действительно по наивности, – увидела это дело и воспылала восторгом.

Наивность Шагинян была так велика, что когда была провозглашена программа сближения литературы с советским народом, Фадеев выписал себе командировку и с удовольствием писал на Дальнем Востоке «Последнего из Удэге», даже Пришвин сумел за государственный счет отправиться в любимые им северные леса, и только Мариэтта Шагинян, одна во всем Союзе писателей, нанялась ткачихой в Трехгорную мануфактуру и простояла три года за станком.

Пользуясь своим положением – наверное, она уже была лауреатом Ленинской, или, по крайней мере, Сталинской премии – Шагинян умудрилась уговорить начальство архива Военно-медицинской академии на время дать ей это дело. С восторгом привезла его в Москву и явилась в ЦК КПСС, к заведующему отделом культуры Шауро.

– Вы представьте себе, это же такая замечательная находка! – радостно начала говорит Мариэтта Сергеевна, – Когда все узнают, что дедом такого великого человека, как Ленин, был еврей, никакого антисемитизма в мире не будет!

По лицу Шауро она поняла, что он видит все это как-то иначе – на это у нее сообразительности хватило. И тогда она прибежала к Сергею Александровичу с вопросом: «Ты знаешь, Сережа, я спрятала дело под матрац. Как ты думаешь, это надежно?»

Однажды в Доме литераторов я увидел знакомую женщину, выглядевшую еще более очаровательно, чем раньше, поэтому я ее не сразу узнал. Она была в замечательном, явно не советском, что сразу тогда отмечалось среди людей, одетых фабрикой «Большевичка», черном свитере, закрывающем шею. Свитер шел ей необыкновенно. Я к ней подошел, приняв за Елену Борисовну Мурину, жену Сарабьянова, – такую же черноволосую и несколько похожую. Вскоре выяснилось, что я принимаю ее за кого-то другого. Она знала Мурину и сказала: «Да, мы слегка похожи». Елена Георгиевна только что вернулась из поездки в Париж. В это время люди за границу еще ездили (до 1968 года сохранялась хрущевская инерция и в КГБ не было Андропова), но не в одиночку. Или, по крайней мере, это было большой редкостью – разве что с неясными заданиями, как пишет Аксенов о Евтушенко, или Высоцкий – к жене, члену ЦК французской компартии Марине Влади. Елена Георгиевна, будучи простым фельдшером, тем не менее получила разрешение поехать к родственникам в Париж. Родственники эти, видимо, тоже были членами ЦК французской компартии – сохранившиеся остатки коминтерновского круга.

Прошло много лет, я вернулся после первого срока в тюрьмах. «Хроники текущих событий» уже не было, Елена Георгиевна то ли распустила, то ли собиралась закрыть Хельсинкскую группу. Перед этим был арестован Иван Ковалев, сын Сергея Адамовича, Алешу Смирнова тоже арестовали, Володя Тольц уехал за границу. Как он рассказывал, перед этим посоветовался с Еленой Георгиевной, уезжать или нет, она ему советовала уехать. Никто из оставшихся сотрудников «Бюллетеня «В», их было человек семь, редактировать бюллетень не мог или не хотел. Единственный в это время источник информации из Советского Союза погибал. Мы с Таней Трусовой и Федей Кизеловым ехали в электричке от Лары Богораз и Толи Марченко. Таня и Федя были из тех, кто, каждый из своих источников, собирал материалы для «Бюллетеня «В». Они сказали мне, что бюллетеня больше не будет. Я сразу же возразил, что мог бы его редактировать. До этого, вернувшись в 1980 году, я предложил Юре Шихановичу (зная, что он редактирует «Хронику…» и от Солженицинского фонда опекает мою семью) что-то делать для «Хроники…» Юра усмехнулся и сказал: «Погуляйте хотя бы месяца два!»

Решив редактировать «Бюллетень «В», я попросил недели две на обдумывание положения. Кажется, это было начало августа 1982 года. Было ясно, что все надо организовывать иначе. Когда «Бюллетень «В» начинал Иван Ковалев – это был олимпийский год, в СССР впервые появились телефоны, имеющие прямую связь (без телефонисток) с заграницей. Иван находил советское учреждение с таким телефоном и диктовал тексты Крониду Любарскому в Мюнхен просто по телефону. Отследить Ивана, меняющего телефоны, было не так легко, к тому же сперва «Бюллетень «В» был лишь дополнением (и сравнительно небольшим) к еще выходившей «Хронике», дополнением, для простоты передававшимся напрямую Крониду, издававшему «Вести из СССР» (жена его работала на «Свободе»). Это продлилось год, потом Ивана посадили, потом «Бюллетень «В» уже в других условиях редактировал Володя Тольц.