В преддверии судьбы. Сопротивление интеллигенции - [130]

Но тогда это еще не имело значения, имело значение то, что у него собирались и актеры, и музыканты, и операторы и его квартира была одним из центров украинской культуры. Дивно пели украинские песни, ничего лучшего я в жизни своей больше не слышал! На киностудии у него были свои ученики, молодые режиссеры, практически своя школа. Параджанов в те годы был неофициальным, но очень важным человеком в Киеве. И однажды первый секретарь ЦК Украины Шелест даже пришел со всей своей охраной к нему в его микроскопическую двухкомнатную квартирку в гости. И это соответствовало тому положению, которое Сергей занимал в культурной жизни Киева.

Но теперь Шелест был снят, началась борьба с украинскими националистами, в потворстве которым он был обвинен, Щербицкий и Федорчук, председатель КГБ Украины, начали преследовать украинских деятелей культуры. Кого-то из общих знакомых арестовали. Разработан был план и относительно Сергея. План, в общем, не хитрый. В Киеве, в театральном институте имени Карпенко-Карого, было небольшое кинематографическое отделение, такой маленький украинский ВГИК. И туда периодически приходил Параджанов. Придя очередной раз в день вступительных экзаменов, он встретил симпатичного молодого человека спортивного телосложения, как раз того, которого он привел ко мне и который сидел в пальто у меня за столом. Молодой человек ему показал замечательно талантливый сценарий и сказал, что, хочет поступать на сценарное отделение. А потом сказал Сергею, что он сын известного, из старинной украинской семьи, львовского профессора. Из украинско-польской интеллигентской аристократии. А потом еще прибавил, что у него нет ни одного знакомого в Киеве и ему некуда деться. И Сергей тут же пригласил его переночевать. Молодой человек был достаточно спортивный, и, насколько я понимаю ситуацию, никаких отношений у Сергея с ним не образовалось, но он месяца три жил у него, и Сергей уже не знал, как от него избавиться, потому что довольно быстро выяснилось, что написать сценарий он не способен, что его ему написал кто-то другой.

А еще выяснилось, что у старого украинско-польского профессора из Львова действительно несколько сыновей, но младшему из них 68 лет.

Как мне говорил Сурен Шахбазян, Сергей просил: «Ну, забери ты его от меня!» – в смысле, пусти пожить у себя. Но Сурен ответил: «С какой стати я буду это делать? И зачем он мне нужен?» В конечном итоге выяснилось, что он был сотрудником КГБ, записывал все разговоры Сергея, записывал все его откровения. Сперва для простоты заинтересовались его любовью к торговле. Сергей очень любил приходить на вещевой рынок и устраивать спектакль одного актера, перебирать какие-то вещи, обсуждать цены, покупки – этакий персидский купец с всклоченными волосами. Это было замечательно красиво, другое дело, что, с моей точки зрения, он не понимал абсолютно ничего в старых и коллекционных вещах ни в одной области, никакого художественного образования у него не было, но были поразительные глаза и ощущение всех видов красоты, способность выбрать, найти необычные вещи или обычным вещам придумать совсем новое назначение. Он был малообразован, но с гениальным эстетическим чутьем, приводил очень разных людей – ему нравилось показывать, какие дома есть у его знакомых. Приводил Высоцкого, ведь один из сценариев он написал с надеждой, что там будет сниматься Марина Влади, но она ему ответила, что обещала не сниматься в Советском Союзе.

Высоцкий страшно кричал, когда пел. У него было совершенно белое лицо. Наверное, в концерте – я никогда не был на его концертах – это выглядело иначе, но в маленькой квартире у Сергея это было по чти тягостно: дикий крик человека с совершенно… не с восковым… я даже не могу найти сравнение. Ну, как папиросная бумага бескровным лицом. По-видимому, он уже давно сидел на наркотиках… В общем, я был настолько от всего этого далек, что не понимал, почему он может кому-то нравиться. Но дело, конечно, в масштабе квартиры.

Покупки Параджанова на рынке были совершенно ничтожны и с коллекционной, и с коммерческой точки зрения. Но гэбист, по-видимому, этого не понимал, поэтому первое обвинение, которые было предъявлено Сергею, было обвинение в спекуляции.

Все было бы хорошо, если бы комиссия по оценке все его имущество не оценила в 80 рублей. На самом деле, конечно, это было не так. Например, у него был (правда, из двух разных частей одного времени) поставец: верхняя от одного, нижняя от другого, но и одна, и вторая части – от хороших поставцов XVIII века. На самом деле, просто по поразительным свойствам его глаз, у него были или бывали, появлялись, а потом продавались мне или кому-то другому или дарились, уходили иногда действительно музейные вещи безо всякой жалости, чтобы только расчистить место для новых. Его имущество могло быть оценено в несколько сот рублей, но сфабриковать из этого дело о спекуляции было невозможно.

И тогда, используя рассказы Сергея, они обвинили его в гомосексуализме. Меня в это время не было в Киеве, я приехал только через месяц после его ареста. Шли допросы. Им захотелось поговорить и со мной, хотя никаких оснований для этого не было: ни в его рассказах, ни в показаниях я не упоминался. Я тоже ничего интересного следователю не рассказал. Он был разочарован, что никаких откровенных рассказов не добился. Это было в здании генеральной прокуратуры в старом доме с широкими площадками и лестницами. Допрос шел на верхнем этаже, наверное, четвертом. Я стал спускаться по лестнице, а он, стоя у решетки лестничной площадки, вслед мне сказал: «Да, я помню, как три недели назад от меня уходил Миша Сенин».