В постели с Президентом - [72]

— Это…

— Это неправда?

— Не знаю, что на такое сказать.

— Не расстраивайся. Она хорошая девочка, очень любящая и нетребовательная. Занята в основном собой, не мешает никому. Лучшей жены не найти. У нее также есть провидческие способности, временами бывает забавно. Может передать, к примеру, тебе же твой разговор с деловым партнером недельной давности, слово в слово, или рассказать, с кем спит прислуга. Не знаю, как она это делает. Вот только пьет она много — это да, и с каждым годом все больше. Но это ты исправишь. Только физическое воздействие не применяй. Это разрушает интим.

— Это из собственного опыта, — устало сказал Винс, — да?

— Вроде бы, — весело ответил Джон.

Что такое со всеми, а? С ума все посходили? А может говорить шокирующие вещи — просто попытка отвлечься? Их всех поразила смерть Илэйн, вот и развязались языки. Илэйн бы такое поведение не одобрила. А может, они чувствуют себя виноватыми? Джон и Мора не были примерными любящими родителями. Винс помнил ненасытную страсть жены к ласкам обычного, а не сексуального, толка. Они много времени проводили сидя рядом на диване, Илэйн расслабленная, с закрытыми глазами, Винс — нежный, гладящий ее по волосам. Секс для Илэйн был менее важен чем сознание, что о ней все время заботится любящий человек, у которого вне ее и помимо нее нет ни желаний, ни амбиций. Она так боялась потерять эти ласки, что принимала меры, намеренно вызывая у Винса ревность, инстинктивно чувствуя что, в случае Винса, ревность — самое верное средство предотвратить повседневное к ней, Илэйн, отношение.

— Я не собираюсь жениться на Гвен, — будто в пятидесятый раз сказал Винс. Он хотел добавить что-то бестактное по поводу лояльности, или разбазаривания генов, но сдержался, и был шокирован собственными мыслями.

— Может и нет, но она-то за тебя выйдет, — сказал отец Гвен.

Винс промолчал.

— Мне нужно позвонить в особняк, — сказал Джон.

— Пожалуйста.

— Надеюсь, Мора уже уехала. Ради нее самой надеюсь. Я не в настроении сейчас мириться с ее глупостями, а в кабинете есть запасной пистолет.

— Может, вам следует отдать его мне на хранение, — заметил Винс.

— Зачем?

— На всякий случай.

— Я не собираюсь делать ничего необратимого. Когда ты позволишь мне увидеть внуков?

— Скоро. Но не сегодня, — сказал Винс. — Я не привезу их обратно, пока тот, кто сидит в засаде, не исчезнет.

— В засаде?

— Да.

— Ты уверен?

— В Гвен стреляли.

— В Гвен!

— Да. А мне звонили несколько раз.

— Ты, вроде, сказал что Гвен в Париже?

— Да. Отчасти из-за этого.

— Одна?

— Нет.

— Кто с ней?

— Хмм…

— С кем она? Говори.

— Она в безопасности.

— Ты мне дашь полноценный ответ, молодой человек. Говори.

— Она с детективом из полиции.

— Почему?

— Он расследует, и заодно ее охраняет.

— Он знает, что он делает?

— Э…

— Ты медлишь.

— Он, по-моему, не совсем нормальный. Но у него есть качество, стоящее всего запаса нормальности, во всем мире.

— Какое же? Ты меня пугаешь, Винс.

— Люди его панически боятся. Я сам перепугался, когда с ним встретился, а я не могу сказать, что я трус.

— Что же в нем такого страшного?

— Как объяснил мне его начальник… Детектив Лерой — Гнев Матушки Природы. Думаю, что с Гвен все в порядке, Джон.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ. БЕГЛЕЦЫ ОТ РЕВОЛЮЦИИ

Потом приходит Джордж и приносит фрукты и вино, и задает правильные вопросы, и мы пьем с ним, и скоро я засыпаю, неожиданно, и вижу прелестный сон, с панорамным видом залитой солнцем долины с водяными лилиями и травой, а я просто лежу на спине во всем этом, как вдруг неожиданно…

…Джорджа рядом нет. Я снова в Париже, в девятнадцатом столетии, проснулась, и кто-то стучит в дверь, и я паникую как черт знает что. Целая толпа этих сволочей ждет на лестнице, и единственный путь к бегству — через окно. За окном — дурацкий декоративный французский балкон, на который нельзя выйти. Окно открывается внутрь, как большинство французских окон. Я распахиваю окно, порвав занавеску, слева там водосточная труба, и вдруг становлюсь совершенно спокойна. Это бывает с некоторыми людьми, когда жизнь в опасности, так что я, наверное, одна из таких людей. А вы? В общем, я прикидываю — либо я сдаюсь на милость этих гадов, либо — нет уж, знаете ли что, уж лучше я рискну с водосточной трубой. Решение спокойное и хладнокровное. Я тянусь и касаюсь трубы и тут осознаю, что на мне ничего нет, кроме смешных панталонов и рубахи. Я забираюсь обратно в комнату и надеваю башмаки — самые неудобные из всех, которые когда-либо носила, но они — единственная защита для моих нежных подошв в данный момент. Я снова вылезаю и хватаю трубу обеими руками. У меня очень красивые руки, и теперь, сжимающие трубу, они выглядят хрупкими. Я поворачиваю торс настолько, насколько могу и смотрю в комнату снаружи, а ягодицы уперлись в перила декоративного балкона. Я поднимаю правую ногу и ставлю ее на перила. Подтягиваюсь вверх до тех пор, пока мне не удается обнять водосточную трубу всеми конечностями, а заодно зубами и грудями и аккуратными, красиво очерченными сосками. Размер ареолы вокруг моего соска абсолютно средний, они не слишком большие, мои ареолы, и не гротескно маленькие, как у некоторых. У многих женщин соски неряшливые, но не у меня. У меня очень красивые. Большинство женщин убило бы за такие груди, как у меня. Хороши мои груди. Я начинаю спускаться вниз. Достаю ногой до первого крепления и отдыхаю секунд пять. Внезапно я чувствую, что сердце у меня бьется бешено. До меня доходит, что между мною и землей три этажа, и путь вниз долог. Сейчас сумерки, поэтому, я надеюсь, никто меня не видит, хотя панталоны у меня белые и выделяются в сумерках, как дешевая проститутка на благотворительном вечере. Труба вдруг начинает издавать скрипучие звуки. Я прижимаю к ней левую щеку, будто она — ягодица нежного любовника. Я еще немного спускаюсь и начинаю молиться. Поравнявшись с декоративным балконом на втором этаже, я теряю один башмак. Следующее крепление. Я пытаюсь стать на него босой ногой — оказывается, это очень больно, поэтому я подтягиваю ногу обратно, и опускаю левую. Двигаюсь дальше вниз. В квартире на втором этаже какое-то движение. Открывается окно. Мужчина выглядывает и видит меня. Наши лица разделяют может быть три или четыре фута. Он говорит — «Простите меня, мадам» и хочет вернуться в комнату, но вы ж знаете, что я за человек, я не могу просто так его отпустить, не ответив на такое, и я говорю — «Мадемуазель, а не мадам». Он не удивлен. Он говорит — «Прошу прощения еще раз. Я бы безусловно вам помог, но, увы, у меня гости».