В пору скошенных трав - [11]

В избе он опять покривил не умеющие улыбаться губы, потер лоб.

— Не так меня поняли, Касьян Симонович, я по личному вопросу. Разрешите обратиться?

Непослушной рукой дед поставил лампу на стол. От души отлегло — и сразу стало понятно, как по-звериному перепугался, и от сознания этого сделалось гадко.

— Присаживайтесь… — Сам первым обессиленно опустился на лавку. В голове обрывки рассказов, как  б р а л и  Никодимыча… И за что… Перед пасхой в очереди за хлебом тот мечтательно промолвил: «Бывало, нынче куличи ставили…» В тот же вечер его и взяли по доносу об этих словах. Донес кто-то из бывших учеников — у него ж все село училось в разные годы. Позже стало известно, как тюремщики измывались над стариком: «Что, кулича захотел? Держи!» И давали тычков. Так и погиб в заключении. Был слаб здоровьем, не вынес неволи и надругательства.

И вот на том месте, где когда-то уютно сиживал друг великий Никодимыч, уселся этот страшный чужак.

Не расстегнув шинели, не сняв фуражки, вмиг заполнив кухню резким запахом ремней, сырого сукна и сапог, начальник без всяких вступлений принялся отрывисто и трудно кидать факты: жена семь лет и пять месяцев болеет экземой. Обращались в спецполиклиники, в обычные лечучреждения, к профессорам, к частникам — никто помочь не мог…

Дед слушал и не слышал. Еще не вполне верилось, что пронесло; давило грудь, он старался отдышаться, пока начальник говорил. Из всего рассказа упомнилось лишь словечко «экзема», остальное выпало.

Когда бесцветный и трудный голос иссяк, дед понял, что теперь надо самому что-то сказать. Потеребил бороду, поерзал на лавке.

— Тут дело такое, знаете да, — неожиданно спокойно начал он — и удивился своему спокойствию, — экзема бывает нескольких видов. Некоторые лечению не поддаются, а другие излечимы. — Схватил глоток воздуха, помолчал и продолжал так же размеренно: — За глаза, понимаете ли, ничего определить нельзя, надо посмотреть больную.

И тут начальник с некоторым сомнением и даже робостью в сухом и невыразительном голосе спросил, не может ли дед, несмотря на поздний час, немедля отправиться к нему на дом.

Когда дед зашел в горницу одеться (он был в исподнем), оттуда раздались причитания бабушки, которая в щелку рассмотрела, что за гость пожаловал, и уже собрала узелок с чистым бельем. Ее с трудом удалось разубедить, дать капель Зеленина и лишь потом отбыть к неожиданной пациентке.

Начальник предупредительно посвечивал фонариком, его надтреснутый голос подзуживал над ухом. Дед, не слушая, поддакивал, все еще переживая недавний испуг, не очень веря столь обычному исходу необычного посещения.

По дороге встретился подвыпивший сосед. Он встал столбом и, когда они уже порядочно отошли, крикнул издали:

— Прощай, Касимыч!

В довершение счастливых обстоятельств ночи экзема оказалась той самой, которую дед умел лечить. Уже утром лекарство было готово, а через две недели, тоже ночью, начальник пришел благодарить.

8

В горнице — плоский шкаф под потолок. Дед сам его сделал в давние времена специально для лекарств. Открывались верхние створки, и за ними обнаруживались теснившиеся на полках бутыли, бутылки, бутылочки, пузырьки, пузыречки, стеклянные банки с притертыми пробками, пробирки, мензурки… Прозрачные, дымчатые, темно-коричневые, совсем черные, с надписями по-латыни.

Под створками шкафа была откидная доска, за которой скрывались фарфоровые ступки разных размеров и пестики к ним, каменные плитки с углублениями для растирания лекарств, роговые совочки и костяные лопаточки… Митю особенно занимало приспособление для изготовления пилюль — две массивные стальные пластины, прорезанные глубокими выемками с острыми краями. Скатав из лекарства колбаску, дед клал ее на одну пластину, прижимал другой, и колбаска превращалась в цилиндрики-пилюли.

Рядом со шкафом под зеркалом висели аптечные весы с роговыми чашечками и бронзовым коромыслом. Дед вынимал аккуратную, красного дерева шкатулочку, открывал крышку. Внутри посверкивали гирьки — глаз не оторвешь: вовсе маленькие, с горошину, побольше, с орех, — но все как настоящие, как для кукольного магазина. В особом отделеньице — разновесы, тонкие листочки латуни с выбитыми на них циферками. Они так малы, что дед брал их пинцетом.

Мите всегда очень хотелось поиграть в гирьки, но это строжайше запрещалось. Дед говорил — их нельзя касаться руками — нарушится вес. Митя долго не мог понять, почему нарушится…

С весов и гирек начиналось приготовление лекарств — любимое Митино зрелище. Отвешивались иногда почти незаметные пылинки, ссыпались в ступку, туда же добавлялось еще чего-то и долго растиралось.

В воздухе повисал странный аромат, иногда сладковатый, иногда пряный, острый или горький, но всегда необычный и привлекательный.

Деду нравилась неутомимая внимательность внука и что тот подолгу сидел рядом или стоял за спиной. Случалось, дед поручал ему нарезать бумажек для порошков или даже растереть что-то в ступке и обязательно рассказывал о веществах, из которых приготовлял лекарства.

— Вот, соко́л, страшный яд, — показывал пузырек, отмеченный марочкой с черным черепом и костями, — если проглотить один грамм — тотчас помрешь, знаете да… — Выдержав паузу и понаблюдав испуганное личико, дед продолжал: — Но если этот грамм разделить, понимаете ли, на десять частей, и каждую часть размешать со ста частями другого вещества, то получится замечательное лекарство.