В понедельник рабби сбежал - [40]

— Ну и дела, я думал, вы приходите каждый день, я имею в виду, молиться.

— Нет, мистер Маркевич, я не вижу в этом необходимости. Молитвы не становятся сильнее из-за того, что прочитаны у Стены.

— Мы можем идти прямо к ней? — спросил Кац. — Или надо купить билет, сделать пожертвование — вон парень за стойкой…

— Он просто раздает бумажные кипы тем, у кого нет головных уборов. Нет, вы можете идти прямо к Стене. Здесь нет никакой платы.

— Представляешь, Кац, никакой платы. И даже пожертвований. Послушайте, рабби, — Маркевич впервые понизил голос, — не могли бы вы помолиться за нас? Мы имели в виду какую-нибудь особую молитву, чтобы вы попросили об успехе нашего предприятия…

— Особенно о финансировании, — сказал Кац.

— Правильно, особенно о финансировании, но я думал о нашей затее в целом.

Рабби покачал головой.

— У нас каждый молится за себя, мистер Маркевич. У евреев нет посредника между человеком и Богом. Вы можете стать поближе к Стене, если вам кажется, что это будет эффективнее, и высказать все, что у вас на душе.

— Но понимаете, я не знаю ничего на иврите, разве что пару молитв, вроде благословения на хлеб или вино…

— Я уверен, Бог поймет, если вы будете говорить по-английски и даже если просто подумаете об этом.

— Вы думаете, Он не будет против, если это касается бизнеса? В конце концов, это для блага страны.

Рабби улыбнулся.

— Люди просят о чем угодно. Некоторые даже пишут маленькие записки и засовывают их между камнями. Видите?

— Да. — Маркевич оглянулся и, увидев, что на него никто не смотрит, вытянул несколько скатанных бумажек. Он развернул одну и, поскольку она была на иврите, передал рабби. — Что тут написано?

Рабби прочел: «У меня шесть дочерей, и моя жена беременна седьмым ребенком. Всемилостивый, пусть это будет мальчик, чтобы он мог прочитать кадиш по мне и моей жене, когда мы умрем».

Маркевич развернул другую, рабби прочел и перевел: «Моя жена больна. Она в тягость и себе, и мне. Или забери ее к себе, милосердный Г-дь, или дай ее выздороветь».

Маркевич покачал головой и сочувственно поцокал языком. Ему надо было оправдать свое вторжение в чужие беды.

— Не то, что Маркевич сует нос в чужие дела, рабби. Он просто хочет получить общее представление. — Он развернул третью. — О, эта на английском. Это что-то похожее, — и он прочитал вслух: — «Телефоны Америки — 52, IBM — 354, Крайслер — 48, Дженерал Моторс — 81. Я прошу не о богатстве, только о достаточной прибавке, Господи, чтобы я спасся от банкротства».

Он тщательно свернул бумажки и вложил в щель.

— Стоит попытаться, Кац. Дай мне карандаш и листок бумаги.

Рабби ждал, пока они написали свою просьбу и затолкали в трещину между двумя камнями. Они стояли перед Стеной, бормоча какие-то известные им обрывки на иврите. Даже на некотором расстоянии он слышал голос В.С. Маркевича, произносившего благословение на вино, благословение на хлеб и потом, после паузы, четыре вопроса, которые задает самый младший ребенок во время пасхального Седера. Затем пару минут Маркевич стоял молча, крепко закрыв глаза и сосредоточенно наморщив лоб. Наконец, он произнес:

— Об этом В.С. Маркевич просит, Господи, — и сделал шаг назад.

Люди продолжали прибывать, и, повернувшись, чтобы уходить, они увидели группу американцев, преуспевающих людей среднего возраста, как и они сами. Один, в черной шляпе и более скромной одежде, скорее всего был раввином, сопровождавшим их в поездке.

— Просто разойдитесь и станьте вдоль Стены, — распоряжался он. — Не бойтесь. Не робейте. У вас столько же прав находиться здесь, как у любого другого. Все откройте шестьдесят первую страницу…

Маркевич многозначительно посмотрел на Каца и кивнул в сторону молящихся американцев.

Они оставили Стену и взяли такси до площади Циона, прошлись по улицам Бен-Иегуды и Яффо, деловому району нового города. Узкие улицы и маленькие скромные магазины явно разочаровали их.

— Да уж, это вам не Пятая авеню, а, Кац? — сказал Маркевич.

— Не Пятая авеню, и даже не Бойлстон-стрит или Вашингтон-стрит, но посмотри, какой небольшой капитал нужен, чтобы открыть здесь дело.

Рабби решил, что они устали, и завел их в ближайшее кафе. Они заказали кофе и разглядывали посетителей за соседними столиками. Некоторые из них читали газеты и журналы.

— Они приходят сюда, чтобы читать? — спросил Кац.

— Они приходят повидаться с друзьями, почитать, поговорить, скрасить однообразие дня за чашкой кофе, — объяснил рабби.

— Думаю, здесь никогда не слышали про оборот посетителей, — сказал Маркевич, отставив чашку. — Куда теперь, рабби?

Рабби кивнул официантке. Она подошла.

— Что-нибудь еще, господа? Тогда три кофе — три лиры.

— Сейчас, пожалуй, можно пойти посмотреть университет, — сказал рабби, доставая кошелек.

Маркевич попытался остановить его.

— Нет, рабби, когда В.С. Маркевич ест, В.С. Маркевич платит. Сколько это?

— Нет, мистер Маркевич, — сказал рабби, и дал несколько монет официантке. — Вы — гости, а я — местный житель.

В университете партнеры расцвели. Это уже было на что-то похоже. Они были явно разочарованы тем, что видели до сих пор. Старый Город был необычен, что и говорить, и люди живописны, но это выглядело интересно в кино и на открытках, а вблизи необычность и живописность были грязными, потрепанными и вонючими. Западная Стена — ну так что, стена и стена. Они не ощутили предвкушаемого волшебства. И площадь Циона тоже была старой и убогой, не такой, конечно, как Старый Город, но и не тем, к чему их подготовили слайды и фильмы, виденные на собраниях по сбору денег. Но новые, современные здания университета, его широкие площади были именно такими, каким, по их представлениям, должен был быть весь город и даже вся страна. Много лет они покупали израильские облигации и делали пожертвования. Теперь, наконец, они смогли увидеть, что их деньги использованы на дело. Они прогуливались, глубоко вдыхая чистый, свежий воздух, как бы исходивший от новых зданий. Они останавливались и добросовестно читали надписи на всех попадавшихся им бронзовых мемориальных досках.