В полночь упадет звезда - [112]

– Пожалуй, стоит это обдумать, – обронил Олег. – Посоветоваться с родными и дружиной…

Но Брюнхильд видела, что быстрый ум отца не нашел в этом замысле никаких явных недостатков. Сложится этот брак или нет – искусство сейда уж точно пригодится Брюнхильд, а возможно, и поможет найти тайного врага, что погубил уже трех его сыновей и покушается на четвертого. При мысли об этом лицо Олега стало жестким, в глазах появилась решимость. Он не мог найти этого тайного врага – так может, дочь сумеет это сделать при помощи способов, недоступных мужчине?

Ведь руны обещали ему, что спасение дома придет через деву.

В семье единственной, кто возразил, оказалась княгиня Бранеслава. Отпустить девушку, да в такую даль, да в чужие люди, да невесть на какой срок, без сватовства и обручения казалось ей немыслимым, и она ворчала и возмущалась целыми днями. Но, поскольку Брюнхильд была ей не дочь, Олег мог пренебречь мнением жены. Избыгнев и другие бояре, желающие видеть Брюнхильд за Сверкером, одобрили замысел – он выглядел как девичья хитрость, чтобы приблизиться к жениху. Уж конечно, чего бы там ни думал Сверкер сейчас, прожив зиму в одном доме с красавицей Брюнхильд, он о других девах и думать позабудет. Венцеслава и Предслав поддержали Брюнхильд; поддержал и Рагнар – он считал, что сестре наскучило дома и хочется самой сходить в женский поход. Он лишь вздыхал – и от зависти, и от нежелания расставаться с нею. А Брюнхильд при виде него с трудом сдерживала слезы. Она и в самом деле охотно поехала бы хоть в то финское святилище, если бы была надежда помочь ему. Перед ним ее особенно мучила совесть: ведь ее обещания помощи были ложью. Но может быть, утешала она себя, в Плеснецке тоже есть женщины, владеющие этим искусством, и когда-нибудь…

Но что ей было делать? Отказаться от мысли об Амунде она не могла – образ его так прочно врос в ее душу, что она не видела для себя никакого будущего, кроме как с ним. Она стала как река, что способна течь лишь в одном направлении, огибая твердые преграды и размывая рыхлые. «Так томила Фрейю страсть по Ётунхейму…» – звучало у нее в душе, и сама себя Брюнхильд видела героиней сказания, конец которого ей известен и твердо определен. С тех пор как создан мир, влюбленный орел севера уносит в когтях прекрасную деву, и на дне серебряной чаши из сарацинских стран Брюнхильд видела себя. Судьба ее была запечатлена в старинном серебре за века до ее рождения и сделалась тверже камня. Как раскаленный металл скользит в каменную или глиняную форму, чтобы стать украшением, так ей оставалось лишь скользнуть в ложе своей судьбы и принять уготованный вид.

Видя, что опасных противников у ее замысла не нашлось, Брюнхильд через пару дней осмелилась на следующий шаг, необходимый для успеха дела. Весь день Горыня ходила хмурая и молчаливая, а за ужином прочти не ела, сидела пригорюнившись и не смотрела по сторонам.

– Что-то наша дева-волот нынче печальна? – Даже сам Олег это заметил. – Здорова ли?

– Она страдает от любви к Лютульву, – с жалостливым видом подсказал Харгер: у гридьбы это сейчас была любимая шутка. – А он все никак не сыщет довольно высокую скамеечку, чтобы…

– Здорова я, княже, – вздохнула Горыня, не слушая шутников. – Да сон мне печальный привиделся.

– Что за сон? – обеспокоилась княгиня, которой теперь везде мерещились грядущие беды.

– Снилась мне матушка моя, Снежевина. Жаловалась, что здоровьем ослабла, лежит, не встает, думает, как бы не пришла ей пора помирать. И то сказать – девять сотен лет на белом свете прожила, десятая сотня пошла. Печалилась – дескать, вот помру, а тебя, мою дочь единственную, не приведется повидать… Вторую ночь уже приходит.

– Видно, и правда ее матушка захворала, – озабоченно сказала Брюнхильд. – Может, батюшка, отпустим Горыню с матушкой повидаться? Не простится с нею – и мы себя корить будем.

– До гор Угорских-то путь неблизкий. Пока она поедет, пока воротится… Может, тебе уже время придет в путь пускаться, как же ты без нее?

– Да уж ты ли не найдешь мне провожатых надежных… – начала Брюнхильд, обрадовавшись в душе, что отец, похоже, намерен отпустить ее к Рагнвёр.

– Давай, княже, я Стоянку отвезу, – предложил Предслав. – Послужу тебе.

– Я подумывал и сам… – начал Олег.

– Да зачем же тебе стольный город покидать? – сказала Венцеслава, пока Брюнхильд еще не успела испугаться. – Это до осени проездить придется, до жатвы не вернешься. Пусть Предслав съездит. Она ему свояченица, кому о ней порадеть, как не зятю?

– С Предславом я спокойна буду, – поддержала сестру Брюнхильд.

Она и обрадовалась, что отец сам хочет о ней позаботиться, и встревожилась: при Олеге будет куда труднее совершить то, что она задумала! И обхитрить, и силой одолеть зятя не так уж сложно, а вот сам Олег Вещий был бы слишком опасным противником для любого, кто задумает его провести.

– Да и когда мы еще в дорогу тронемся? – добавила Брюнхильд. – Может, Горыня до тех пор воротится.

На самом деле Брюнхильд не собиралась ждать в Киеве возвращения Горыни и намеревалась встретиться с нею уже далеко от дома – там, где все решится. Чтобы по Моравской дороге, имея заводного коня, добраться до Плеснецка, Горыне потребуется дней десять – если все пройдет гладко и без приключений. Не меньше месяца Амунду понадобится на сборы и на дорогу. В итоге две заговорщицы назначили встречу в Ярилин день в том самом Троеславле, что стоит при впадении Припяти в Днепр: через него будет пролегать путь Брюнхильд вверх по Днепру, к Свинческу, и туда же Амунд легко попадет через Стырь и Припять. Ему предстоит проделать путь куда более длинный, чем Брюнхильд, поэтому Горыне придется отправиться со своей вестью уже сейчас, а Брюнхильд – обождать дома еще около месяца. Назначив для себя срок отъезда, родным Брюнхильд пока об этом не объявляла, делая вид, что собирается дождаться возвращения Горыни «от матери». Но то, что Брюнхильд медлит с отъездом, никому не могло показаться подозрительным: путешествие она задумала удивительное и оно требовало все как следует обдумать.