В полдень, на Белых прудах - [171]

— Ну, что, товарищи, вчера были тосты за новый дом, а теперь за гостеприимную хозяйку, согласны?

— Ага! Согла-асны!

— За Матрену!

— За Матрену Савельевну!

— За теть Матрену!

Матрена, стоя чуть в сторонке, прижала ладони к груди, благодарно поклонилась:

— Спасибо, спасибо вам, родные!

— Мать, ну что ты столбом застряла? Сядь! — Светлана, к счастью, освоилась уже и не думала о том, что люди ее осуждают (а и вправду, за что ее осуждать? Работает она неплохо, муж есть у нее — вон рядышком сидит, что еще требуется?) — Ты мне, мать, сегодня совсем не нравишься.

Матрена нашла свободное место, примостилась, чтоб больше не донимали ее привычным «садись, мол, за простой нынче не платят».

Затем встала Клавдия.

— А я, Матрена Савельевна, — поглядывая на хозяйку, заговорила она, — хотела бы вспомнить о нашей встрече в Москве, вот не было бы ее и мы бы не знали друг друга, ведь так?

Матрена кивнула: так, так…

Не получалось нынче веселья, все серьезные, и тосты, наверное, оттого чересчур постные. Даже Хромова, бесившаяся накануне до чертиков, и та сейчас сидит тише воды, ниже травы. И Иннокентий, муж ее, молчун молчуном. Скорее всего, это — отголосок хозяйки: она невесела и гостям не до улыбок и не до смеха.

И Матрена сама ринулась оживлять компанию:

— А ну-к, Прокша, сыграй мою: «Ра-асцветали яблони и груши…»!

Оглоблин послушно вышел из-за стола, взял гармонию и растянул чуть помятые уже мехи:

Ра-асцвета-али я-яблони и гру-уши,

По-оплыл-и тума-аны над рекой.

Выходи-ила на берег Катюша,

На-а высо-окий на берег крутой-й…

Песню вскоре подхватила Анюта, а за ней уже и остальные.

Вот и все, подумала Матрена, она свое дела сделала, дала толчок гулянью, теперь оно завихрится, оживет, как тому и положено.

Но ошиблась Матрена. Не успела она уединиться во времянке, снова подумать о Фомке, о том, о чем ей вчера Настя Бугрова сказала, как тут же нашла ее Светлана.

— Ну, мать, ну, что ты, честное слово, как маленькая. Ну, тебя же люди ждут, они ведь не ко мне пришли — к тебе, понимаешь?!

Матрена виновато потупилась:

— Извини, дочка, я отдохнуть сюда зашла, — соврала она.

— Ты что, устала, мать? А может, заболела все-таки?

— Нет-нет, ничего… Я сейчас, Светлана. Ты иди, иди, я приду сейчас.

Матрена прислушалась: там, за столом, на самом деле тихо. Ах, матушка ты моя, дай ей силы и волю хоть еще на денек, чтоб людей не обидеть, попотчевать и проводить как надо, дай, не гневись на нее!

Нет, к взываниям ее не прислушался никто, и веселья, как намечалось, не вышло.

— Ну, что, — опять встал первым Федор, — пора нам с тобой, Клавдия, в путь-дороженьку. Спасибо хозяюшке за хлеб-соль, все было очень вкусно и сытно. — Он повернулся к Матрене: — Теперь соседушка, твой черед к нам в гости приезжать, милости просим. Поглядишь, как живем-можем, чего есть у нас, а чего нет. Словом, ждем с нетерпением, правда, Клава?

— Конечно, конечно, Федя, какой разговор!

Хромовы тоже подскочили.

— Ага, и нам бежать надо, — серьезно произнесла Ангелина. — У нас там буренка прихворала, мы, правда, ее лекарством напоили, но, сами понимаете, мало ли что случиться может, вдруг срочно ветфельдшер понадобится. Спасибо тебе, Матрена, за угощеньице!

— За что мне спасибо, это вам, что пришли, не погребовали продуктом моим и что помогли.

Светлана с Геннадием Петровичем также надумали вдруг уезжать. Матрена было еще попыталась остановить дочку, попросить побыть дома, но та наотрез отказалась:

— Нельзя, мать, мне оставаться — на работу.

— Правда, правда, — подтвердил тут же Геннадий Петрович, — нам надо спешить. Понимаете, — стал объяснять он, — Светлана-то вчера фактически с дежурства сбежала, она работать должна, а уехала. И я укатил. Теперь, представляю, там неимоверный переполох, ищут нас… Ругать могут. Надо нам ехать, Матрена Савельевна, очень.

— Именно, мать, ругать. Ну, меня-то ладно, я как-нибудь перетерплю, не впервой, а вот Гешу никак подводить нельзя, он на руководящей должности, человек партийный. Да ты не переживай, мать, мы к тебе часто теперь будем ездить, честное слово, так что скучать не придется. А вот еще мы, — Светлана переглянулась с Геннадием Петровичем и подмигнула тому, — внука тебе родим, совсем повеселеешь.

Матрена кивнула понимающе, пропустив, по всей видимости, мимо ушей последнюю Светланину фразу:

— Поезжайте, раз надо, что с вами поделаешь.

Федора с Клавдией и Светлану с Геннадием Петровичем проводила она до автобуса, который как раз стоял на остановке и готовился отправиться на Разбавино, и там с ними попрощалась.

Вернувшись домой, Матрена, принялась убирать со столов, и вообще занялась уборкой.

Ах, Князев, Князев, черт кривоногий, надо же, чего устроил, думала между делом она, на Фомку в милицию донес! И за что? За плуг, за кусок железа! И зачем Фома пожаловался тогда на Князева, лучше бы день погодил, уступил бы тому, а потом и они огород вспахали бы, днем раньше, днем позже, что бы изменилось? Ничего. И теперь бы не сидел Фомка. А так пусть докажет, что не виноват. Раньше-то не доказал, и сейчас не сумеет, хоть и известно, кто заявил на него. Ну и что, если знают о том Митяй, Настя, а теперь вот и она, Матрена? А Князев, этот черт кривоногий, возьмет и откажется: а он, мол, ничего не говорил, с чего они взяли, будто донес на Фомку в милицию именно он — не было того! Скорее всего, так и будет оно, Князев все сделает, чтобы сухим выйти из воды…