В полдень, на Белых прудах - [169]

— У тебя праздник, что людей созвала?

— Дурочка ты! — Матрена неодобрительно покачала головой: — Я нынче дом помазала, а люди мне помогли. Люди — вот кто!

— Извини мама, совсем завертелась.

— Ну, что, так и будешь стоять или назад возвращаться надумала?

— Людям боюсь на глаза показаться.

— Дурочка, да они, наоборот, обрадуются.

— Нет, мама, все равно боюсь, осуждают они меня.

Матрена махнула:

— Ну и стой тут, пока все разойдутся.

Светлана заплакала вдруг.

Матрена подошла к ней, положила руку на ее плечо:

— Ну, чего, чего ты, дурочка, расстраиваешься? Ну, записалась на очередь в больнице да и записалась, помучаешься, потерпишь — уж такая наша женская доля, — коль у тебя нет ладу с Геннадием Петровичем и не желаешь от него рожать.

— Не любит он меня, мать! — Светлана уткнулась Матрене в грудь, задергала плечами: — Он Лизавету свою любит!

Матрена погладила Светлану по голове, точно так, как делала она, когда та была маленькою.

— Ну, любит и пусть любит. А ты забудь его, раз так. — Она оживилась: — Ну, хочешь обратно в Кирпили? Переезжай и будем вместе, хочешь?

Светлана отпрянула от матери:

— Не-а, в Кирпили возврата мне нет, у меня тут шлагбаум!

— Скажешь тоже…

— Нет! — категорически заявила Светлана. — Об этом не веди разговору даже, поняла?

Матрена опустила голову:

— И у курицы сердце есть, и она жалостью может проникнуться, а вот ты, Светлана… — Она не договорила, Отвернулась, вытирая углом платка выступившие вдруг слезы.

Теперь пришел Светланин черед уговаривать Матрену:

— Ну, ладно, мать, ну, что ты, ей-богу! Все, может, еще уладится, отец скоро уже вернется, два года, считай, и осталось. Перестань, перестань, мать!

— Для меня они, два года эти, — целая вечность, — и Матрена заплакала еще громче.

Светлана забеспокоилась, заоглядывалась по сторонам: не дай бог, сейчас сюда люди сбегутся!

— Мать, мать, тише! Ну, что ты, честное слово, как маленькая! Народ весь соберешь!

Матрена кивнула:

— Все, все, больше не буду. — Она провела опухшими узловатыми ладонями по щекам, размазала слезы, И тут же умоляюще уставилась на Светлану: — Ну, что, дочечка, пойдем домой, а?

И та сдалась, не устояла перед материнской просьбой, но с уговором, чтоб никто ее не видел.

А во дворе, рядом с новым обмазанным Матрениным домом, продолжалось веселье, шальное, искрометное. Скакали и визжали бабы, вышибая из себя семь потов, заливалась гармошка, тяжело топали ногами мужики, выкрикивая однообразно: «У-уп!», «У-уп!», «У-уп!» Где и силы взялись после целого дня работы.

Матрена провела незаметно Светлану во времянку:

— Сиди тут и не шевелись, скоро народ начнет расходиться, — сказала она дочери, а сама опять вышла на улицу.

И снова ее позвал Васютка.

— Что еще? — спросила у мальчишки Матрена, полагая, что тот ее дразнит.

— Вас мужик, теть Матрена, кличет.

— Какой такой еще мужик? Где он?

— Там, за двором, — указал в темноту Васютка.

Матрена пошла туда:

— Ах господи ты боже мой, Геннадий Петрович, вы?!

— Я!

— Когда приехали?

— Сейчас и прикатил.

— На чем? Автобусов-то нет в эту пору.

Геннадий Петрович махнул: мол, добрался, сумел, потом спросил:

— Светланка у вас?

Матрена взглянула на него строго:

— Геннадий Петрович, а может, не надо, а?

— Чего? — не понял тот.

— Ну… поигрались — и хватит. Зачем, спрашивается, девке морочить голову. Я сразу подумала: вы всерьез с ней решили, со Светланой, обрадовалась даже: наконец-то дочь моя остепенится, а вы…

— Матрена Савельевна, Матрена Савельевна, — взмолился Геннадий Петрович, — а я и в самом деле всерьез! С чего вы взяли, что я так, вроде балуюсь?

— Вижу! Не ладится у вас со Светланой, а не ладится, что вы первую жену свою любите. Вы, Геннадий Петрович, простите, как тот петух, который за двумя курами погнался, а ни одной не поймал.

— Да выдумывает все ваша дочь! — не выдержал, выкрикнул Геннадий Петрович. — Ничего этого и близко нет, не люблю я Елизавету, понимаете, не люблю! А что в дом пускаю, так я запретить ей не могу — жалко ее.

— Вот! Вот! — как бы даже обрадованно воскликнула Матрена. — Это вас и губит, Геннадий Петрович!

— Матрена Савельевна, о чем вы?

Матрена подняла руку:

— Все, Геннадий Петрович, все, прекращаем наш бесполезный разговор, тем более меня люди ждут. И еще вам совет: не трогайте сейчас Светлану, ей и без вас горько!

— А мне, вы думаете, сладко? — крикнул с обидой в голосе Геннадий Петрович.

Вернувшись, Матрена зашла прежде всего во времянку и сообщила дочери новость: радуется пусть, прикатил ее воробушек.

Светлана округлила глаза:

— Какой? Ге-еша, что ли?

— Представь себе!

Дочь на какое-то мгновение задумалась, потом попросила:

— Позови его, мать. Сюда позови!

— Зачем?

— Я скажу ему, — Светлана, напыжившись, приподнялась, — я… я согласна за него замуж! Согласна!

Обескураженная, Матрена попятилась назад, чудом нащупала табурет и со стоном плюхнулась на него: эх-ма, вот так поворот! Надо же! Что за дети сейчас пошли?!

2

Воскресным утром Матрена подскочила раньше обычного — еще бы! — она хозяйка, а у нее гостей полон двор, кто поить и кормить их будет? А развлекать? Стала завтрак готовить, а из рук все валится, и ничего поделать с собой не может. Не о новом доме и гостях мысли, не о замужестве Светланы — об ином совсем. Но о чем же? Матрена еще подумала в ту минуту: а не много ли всего в один вечер? Сначала нежданно-негаданно появляется Светлана, за ней Геннадий Петрович, а тут это… Погоди, как все случилось?