В полдень, на Белых прудах - [155]

В один из маленьких перекуров к нему подошел шурин. Он поинтересовался о делах, в целом о жизни, затем вдруг пожаловался на свои невзгоды, есть они, есть, чего греха таить, и ни с того ни с сего:

— Скажи, Афанасий, что у тебя за неприятности?

Каширин даже опешил от этого вопроса. Но быстро сообразил — уже пожаловалась брату Надежда, рассказала об анонимке. Ну, зачем она это сделала, кто просил ее? Каширина заело это. Однако шурину он ответил сдержанно:

— А-а, пустяки. Сам понимаешь, кому-то не угодил — на тебя потом шишки.

Шурин, по-видимому, заметил изменившееся настроение Каширина и, молодцом, резко изменил тему, переведя ее на деловой лад, будто остро желал знать, что меняется в настоящее время в районе и к лучшему ли все идет. Каширин и тут повел себя почему-то сдержанно, точно помнил наказ жены: на юбилее поменьше о работе — больше веселиться, отдыхать.

Брата жены звали Иваном. Он чем-то Каширину напоминал Чухлова, тот, правда, помоложе, но и характер, и внешность их как бы перекликались. С Иваном Каширин первый раз увиделся в городе, тот тогда учился в кооперативном техникуме и жил в общежитии. Иван где-то набедокурил, подрался, что ли, и ему грозило исключение. Каширин тогда самолично ходил к директору и выручал брата будущей своей жены. Как потом выяснилось, Иван вступился за девушку, завязалась драка. Милиция затем забирала всех без разбору — им не до того было, главное — утихомирить разбушевавшихся юнцов и проучить их, чтоб следующий раз помнили, каково дебоширить в общественных местах. Таков уж нередко принцип работы милиции.

Иван потом долго благодарил Каширина, что тот ему помог, не он бы, не Каширин, ему бы несдобровать — точно бы выписали собачий билет, глазом бы не моргнули.

В настоящее время Иван возглавляет в Разбавино небольшой кондитерский цех. И получается у него вроде это неплохо, во всяком случае рабочие им довольны и начальство тоже.

Они еще постояли немного, поговорили о разном и пошли в круг танцевать.

Потом Каширин не забыл и напомнил жене: не следовало ей откровенничать с братом.

Он свой, отговорилась Надежда, а своему она все доверяет. Свой и посочувствует, и поможет, заключила она, и на том поставила точку.

— Ладно, — махнул Каширин, — но больше чтоб этого не было. Не столько дела, сколько шуму!

Каширин на юбилее почти не пил, ну рюмку-другую, не больше, потому ему наутро было легче, а вот жена страдала.

— Как ты теперь в таком виде на работу пойдешь? — выговаривал Каширин Надежде.

— Я на юбилее была, меня все поймут. К брату ходила, понял?

— Одни поймут, а другие осудят. Люди разные.

— Разные, разные… Знаю! — Надежда прикладывала ко лбу мокрое полотенце, лечилась, а Каширин, поглядывая в ее сторону, подтрунивал — меньше пить надо было. Говорят, продолжал он, мужчины пьяницы. Ничего подобного, гляньте на его жену — кто она? Во, то-то же!

Надежда в ответ на его слова улыбалась, хотя, признаться, ей было не до того — но не часто, не часто, к счастью, с ней случалось подобное.

Утром в райкоме проводилась оперативка, и Каширин зашел туда. Сомов увидел его, оживился.

— Во, на ловца и зверь бежит. Ты мне нужен.

— Подождать?

— Если не трудно и не очень занят.

Каширин подождал.

Освободившись, Сомов зазвал его в свой кабинет.

— Ну как настроение, ничего?

Каширин неопределенно пожал плечами. Сказать правду, он даже не знал, что ответить на этот вопрос.

В отличие от него Сомов, похоже, чувствовал себя бодрее, это было заметно по нему, и точно бравировал тем. А может, Каширину просто казалось — он на все сейчас смотрит как бы через увеличительное стекло. Скорее всего, так оно и было.

Каширин ожидал, что дальше скажет Сомов. Тему разговора он уже предугадывал — ну, конечно, о злополучной анонимке пойдет речь, о чем же еще. И предчувствие его оправдалось.

— Вот что, Афанасий Львович, — заговорил наконец Сомов, — значит, Зуйков в твоем деле, кажется, разобрался. Анонимка не подтвердилась, таково общее заключение. Я думаю, и на бюро выносить этот вопрос незачем.

Каширин недоуменно посмотрел на Сомова:

— А что, планировали выносить на бюро райкома?

Тот отмахнулся:

— Успокойся, успокойся. — И добавил: — Я же сказал, общее мнение: анонимка не подтвердилась, что тебе еще надо?

Каширин опять неопределенно пожал плечами. Но тут же высказал сомнение:

— Да, но у нее имеются какие-то бумаги, она опровергнет, коль так.

— Ты о ком? — не понял сразу того Сомов.

— О старухе.

— А-а, вон что. Зуйков бумаги проверял, они ни о чем не говорят — пустое что-то.

— Это правда? — Каширин оживился.

— Так мне доложил Зуйков.

— Слава богу!

— И я говорю: миновало! — Сомов удовлетворенно улыбнулся. Вот теперь он, кажется, походил на прежнего Сомова — уверенного, спокойного.

— И надо же было бабке придумать такое, — облегченно вздыхая, заметил Каширин.

— Ее понять можно: ей дом нужен. Вот и решила она любым путем своего добиться. Причем желание благородное: о внучке печется, не желает ее без крыши оставить. — Сомов вдруг поднял голову: — Слушай, Афанасий Львович, а может, мы подсобим ей в этом деле, а, как ты на это посмотришь?

— Старухе новый дом? А деньги откуда брать?