В полдень, на Белых прудах - [127]
— Что вы имеете в виду? — вскинул голову Каширин.
— Ну, как бы вам это, — Зуйков тянул, подыскивая слова, — ну, попроще, что ли? Мне сказали: ее убила лошадь. Она ехала на лошади и…
Каширин почувствовал, как комок сызнова застрял у него в горле. Так, кстати, с ним случалось всегда, когда заговаривали о матери, мать для него все — и свет, и воздух, и земля… Он только подумает о ней — она перед ним, стоит, как живая: «Ты звал меня, Афанасик?»
— Она ехала на бедарке, — как можно спокойнее уточнил Каширин, — лошадь испугалась и понеслась изо всех сил. А результат известен: мать скончалась в больнице из-за большой потери крови.
— Да, да, — сочувственно покачал головой Зуйков и поправил тут же упавшую прядь волос, — печальная история.
— Вот именно, — поддакнул Каширин, — печальная.
— Скажите, — помедлив, заговорил снова Зуйков, — а вы помните родословные отца и матери?
Каширин помнил. Не напрягая памяти, он объяснил происхождение своих родителей.
— Как видите из сказанного, — добавил он, — к кулацкому роду они никакого отношения не имели — бедные из бедных, Советская власть лишь и подняла их на ноги.
Зуйков согласно кивнул:
— Вижу. — Однако не преминул уточнить: — А может, в каком-то другом колене и было что-то такое? — Он этак выставил растопыренные пальцы и покрутил ими.
— О чем речь?! — Каширин отверг это как что-то никчемное.
— Я на всякий случай, — тут же оговорился Зуйков. — Мне важна сейчас даже всякая мелкая деталь. Поверьте, для вашего же благополучия.
— Спасибо.
— Пожалуйста. Однако поймите меня правильно…
— Я вас прекрасно понимаю, — перебил Зуйкова Каширин. Он вдруг встал: — У вас вопросы еще имеются ко мне?
Тот помедлил.
— Вы спешите куда-то, Афанасий Львович?
— Сами понимаете: дела, дела…
— Да-да, это так. — Зуйков продолжал сидеть. — И все же я не до конца вас порасспрашивал.
— Хорошо, — Каширин сел, — завершайте свой допрос. Он сознательно подчеркнул слово «допрос», он уже чувствовал: силы у него иссякают, не дай бог, он взорвется. А до этого, кстати, один шаг, можно сказать, самая малость.
— Ну что вы, что вы, Афанасий Львович, — взмолился тотчас Зуйков, — боже избавь, с чего вы взяли, что я веду допрос. Мне товарищи поручили, я выполняю. Поймите меня правильно — не моя воля и инициатива, товарищи сверху позвонили и велели разобраться. Я вот и выполняю их указание. К слову, а вы бы возражали, Афанасий Львович, случись такая катавасия лично со мной? Вам бы доверили, вы бы отказались?
— Не знаю, — уклончиво ответил Каширин.
— Во-от, а я точно знаю: не отказались бы. И говорили бы со мной точно так же, и выясняли бы что к чему до конца. Сами понимаете: время такое — подчинения требует.
— Мы много пустозвоним, конкретно давайте.
— Понял. Давайте конкретно, — согласился Зуйков. — Вот вы, между прочим, не интересовались никогда, отец ваш у матери один был или же… — он запнулся, наткнувшись на строгий взгляд Каширина.
— Продолжайте, продолжайте, — потребовал жестко тот.
— Я думаю, вы уже уловили суть вопроса.
— Вы хотите сказать, что у матери моей мог быть любовник из бывших кулаков, так, что ли? Это исключено! Да и какие в то время могли быть кулаки — их уж давно поистребили.
— Однако не всех, — попытался возразить Зуйков.
— Как это — «не всех»?
— Некоторые все же притаились.
— Ерунду вы говорите. Вы плохо знаете историю.
— Я хорошо знаю историю. Я заочно учился на высших партийных курсах.
— Оно и видно, — ехидно бросил Каширин.
Зуйков поправил упавшую прядь.
— Афанасий Львович, давайте, пожалуйста, без оскорблений, иначе… Мы с вами так не договоримся иначе!
Каширин взял себя в руки:
— Простите, но вы сами не заметили, как меня оскорбили.
— Чем же?
— Своим дурацким вопросом.
— Но ведь я на всякий случай. Я вынужден, я поставлен в такие обстоятельства.
— Все равно, — не сдавался Каширин, — даже при этом надо думать, о чем спрашивать.
— Хорошо, Афанасий Львович, я постараюсь быть тактичным.
Наконец Зуйков оставил Каширина, и тот облегченно вздохнул. Отвратительный все же тип. И где только нашли его! Почему-то именно такие и приходятся ко «двору», подумалось ему.
Каширин еще долго потом отходил от беседы с Зуйковым.
Вечером, когда он пришел домой, жена объявила, что им интересовалась какая-то девочка, спрашивала, где найти дядю.
— Что за девочка? — уточнил Каширин.
— Она не назвалась.
— Чего она хотела?
— Об этом она тоже не сказала.
Вопросов жене Каширин больше не задавал, ему и так было ясно — это приезжала Марта. Но с какой целью — это для него оставалось загадкой.
Надо же, усмехнулся про себя Каширин, все как в детективной истории, жаль только, что он в ней не герой, а как бы сам преследуемый. Дожил, нечего сказать!
Глава пятая
В районный центр Разбавино Матрена приехала в половине девятого утра. Тут у нее дела: сначала она должна увидеться с дочерью и выяснить, как у нее складываются отношения с Геннадием Петровичем, потом уж мчаться в райисполком к Каширину и решать свой вопрос. И все это ей надо успеть обегать до отправления обеденного автобуса. Успеет, значит, все будет в порядке и она не подведет Анюту.
Светланы на работе не оказалось; объяснили, что она дома, она позвонила и сказала, будто ушла на больничный.
Всё началось с того, что Марфе, жене заведующего факторией в Боганире, внезапно и нестерпимо захотелось огурца. Нельзя перечить беременной женщине, но достать огурец в Заполярье не так-то просто...
Два одиноких старика — профессор-историк и университетский сторож — пережили зиму 1941-го в обстреливаемой, прифронтовой Москве. Настала весна… чтобы жить дальше, им надо на 42-й километр Казанской железной дороги, на дачу — сажать картошку.
В деревушке близ пограничной станции старуха Юзефова приютила городскую молодую женщину, укрыла от немцев, выдала за свою сноху, ребенка — за внука. Но вот молодуха вернулась после двух недель в гестапо живая и неизувеченная, и у хозяйки возникло тяжелое подозрение…
В лесу встречаются два человека — местный лесник и скромно одетый охотник из города… Один из ранних рассказов Владимира Владко, опубликованный в 1929 году в харьковском журнале «Октябрьские всходы».
«Соленая Падь» — роман о том, как рождалась Советская власть в Сибири, об образовании партизанской республики в тылу Колчака в 1918–1919 гг. В этой эпопее раскрывается сущность народной власти. Высокая идея человечности, народного счастья, которое несет с собой революция, ярко выражена в столкновении партизанского главнокомандующего Мещерякова с Брусенковым. Мещеряков — это жажда жизни, правды на земле, жажда удачи. Брусенковщина — уродливое и трагическое явление, порождение векового зла. Оно основано на неверии в народные массы, на незнании их.«На Иртыше» — повесть, посвященная более поздним годам.
«В обед, с половины второго, у поселкового магазина собирается народ: старухи с кошелками, ребятишки с зажатыми в кулак деньгами, двое-трое помятых мужчин с неясными намерениями…».