В полдень, на Белых прудах - [126]

Он развернулся в кресле. С чего начинать? Может, в отпуск срочно пойти, мелькнуло у него неожиданно. А что, это бы не мешало, тем более в сложившейся ситуации. Однако идею эту Каширин тут же и отбросил — сам сейчас говорил Сомову: запарка у них.

В кабинет заглянула секретарша:

— К вам на прием, Афанасий Львович.

— Приглашай.

У Каширина начинался новый рабочий день.

3

Прошло несколько дней, и история с анонимкой будто бы и забылась, Каширин окунулся в дела, а они накапливались и накапливались с неимоверной быстротой. Но вот нежданный визит Зуйкова снова все вернул на круги своя, как бы подчеркнул: нет, такое в нашей действительности не забывается и без внимания не остается.

Внешне Зуйков держался уверенно, хотя иногда показывал, мол, он в том не виноват, он вынужден беседовать с председателем РИКа на щекотливую тему — его обязали в этой истории разобраться свыше, а там, Каширин сам знает, могут с него, заворга, спросить потом строго, если, конечно, даст в чем-то промашку.

— Так, говоришь, тебя интересует сейчас мое прошлое? — Каширин изучающе посмотрел на Зуйкова.

— Не меня, — поправил тот, — на данном этапе пока партийные органы, то есть обком.

— Что значит — «пока»?

Зуйков замялся.

— Ну, — развел он руками, — мало ли что может быть.

Каширин покривился, однако сдержал свои эмоции, он вообще старался с Зуйковым вести себя корректно — Сомов, видимо, его не зря предупреждал, тот знал лучше этого человека.

— Хорошо, — сказал Каширин, — задавайте свои вопросы.

Зуйков выдержал паузу, затем порылся в своих бумагах. Ничего там не найдя, поднял голову:

— Судя по вашей биографии, Афанасий Львович, отец ваш погиб на войне, а мать умерла, так?

— Так.

— При каких обстоятельствах погиб отец?

— А какое отношение это имеет к делу? — Каширин напрягся.

— Вы извините, конечно, Афанасий Львович, но когда мне что-то поручают, я стараюсь вникнуть глубоко. Мне нужно отчитаться перед верхами, понимаете?

— Понимаю, понимаю.

— Вот и хорошо, — Зуйков потер рука об руку. — Итак, вы не ответили, Афанасий Львович, на поставленный вопрос.

Каширин усмехнулся:

— Из вас, между прочим, мог бы получиться отличнейший следователь.

— Да, да, — согласно кивнул Зуйков, — вы угадали. В детстве страшно мечтал стать Шерлоком Холмсом, готовил себя к этой профессии, однако, как видите, не судьба, партия мне указала иной путь, она нашла, что я более необходим самой партии!

Зуйков был Зуйков, говоря эти слова, он был искренен — так он понимал свою роль и свое значение в жизни. Каширин, кстати, знал эту слабость Зуйкова и потому развивать тему не стал.

— Вы у меня спросили; при каких обстоятельствах погиб отец, да? Он был командиром взвода разведчиков. При штурме Будапешта его забросили в тыл врага. Он выполнил задание четко, без всякого промедления. Но… — Каширин помолчал. Он чувствовал, как комок застрял у него в горле. — Насколько верно, не знаю, по словам моей матери, отца и его взвод будто бы накрыл артобстрел наших батарей.

Зуйков вздрогнул:

— Что вы говорите, Афанасий Львович, помилуйте! Как могли наших наши погубить, а? Не-ет, вы тут что-то не то!

— Война, голубчик, была. А в войну и не такое случалось…

— Что-то подобного не слыхал. — Зуйкову явно было не по себе.

— Я не утверждаю, что так произошло с отцом на самом деле, еще раз подчеркиваю: мне это известно со слов матери.

— Хорошо, откуда же тогда известно стало ей? Вы сказали: артобстрелом накрыло и отца вашего, и его взвод. Значит, в живых никого не осталось и никто не может подтвердить, что ситуация сложилась именно так, верно я рассуждаю, Афанасий Львович?

— В том-то и суть, — подчеркнул Каширин, — что свидетели есть, вернее, свидетель. Во всяком случае, вскоре после войны мать навестил один гвардейский старшина, служивший и воевавший с моим отцом. Вот он-то и поведал, как все было на самом деле. Он говорил: отец умер на его руках.

— Он что, так и сказал: русские убили русских? Он кто такой, этот гвардейский старшина? Вы с ним и сейчас знаетесь?

Каширин недоуменно посмотрел на Зуйкова. Тот, видимо, почувствовав нелепость своих вопросов, этак бесцеремонно махнул:

— Ну да бог с ним, со старшиной, то пусть будет на его совести. — Что он имел в виду, Каширин не совсем понял, он было хотел для себя уточнить, но Зуйков перебил его: — Так, с отцом вашим, кажется, выяснили: погиб при штурме Будапешта. Теперь же с матерью. Это верно, что она у вас председательствовала?

— Не у меня лично — в Кирпилях, — поправил сейчас уже Зуйкова Каширин.

— Извините, оговорился.

— Бывает.

— Так председательствовала?

— Имелся такой грех. Причем получалось, говорили, это у нее неплохо.

Зуйков что-то записал у себя.

— Да, извините, я забыл спросить, когда погиб ваш отец.

— В тысяча девятьсот сорок четвертом году. В январе. Именно в это время штурмовали Будапешт.

— Ага, спасибо, — кивнул Зуйков и пометил. — Продолжайте, — сказал он после недлительной паузы.

Каширин развел руками:

— По-моему, я ответил на ваш вопрос.

— Подождите, подождите, Афанасий Львович, — Зуйков заерзал на стуле, — я почему-то сбился. Мы с вами о чем? Ага, — наконец вспомнил он, — о матери вашей. — Зуйков на мгновение задумался, как бы сосредотачиваясь: — Мне кто-то сказал, будто она у вас умерла не своей смертью.