В полдень, на Белых прудах - [104]

— Ну что, ну что ты зарядила, — бросил он недовольно в трубку. — Ну куда ты поедешь, когда время такое — крутиться всем надо. Погоди малость — очухаемся, тогда, хорошо?

Из трубки донесся вздох, потом еще один:

— Ну не могу я больше так, не могу, понимаешь? Никаких сил уж нет.

Каширин помолчал. Что сказать жене — аллах знает. Сколь они перемололи на эту тему, сколь к разным врачам обращались, а все равно ни к чему хорошему не привело. Говорил он ей, говорил: лучше будет, если возьмут они малыша из Кирпилинского детского дома, девочку или мальчика, все равно — не послушалась, глупая. А теперь вот мучается, изводит себя.

— Ладно, — выдохнув, успокаивающе проговорил Каширин, — вернусь домой, — обсудим. Вечером, хорошо?

Жена не ответила.

— Ну и все, домолвились. — Трубка мягко, беззвучно легла на рычаги.

Да, не вовремя, не вовремя эти капризы у жены. Скажем, ему не до них теперь — работы непочатый край, голову поднять некогда. А тут еще разные совещания. И кто их придумал только — ведь один разговор, дела-то по сути нет. И говорят, и говорят — как не надоест только. Эх, его бы воля! К слову, он у себя от посиделок понемногу избавляется, трудно дается, ох как трудно, ведь годами, десятилетиями укоренялось!..

— Можно к вам, Афанасий Львович?

Каширин приподнял голову — в дверях стояла секретарша, сухощавая белокурая женщина.

— Что еще там? Опять из облисполкома?

— Вам личное письмо, — и секретарша положила на массивный письменный стол конверт.

Каширин распечатал его не сразу, по-видимому, все еще находился в раздумье о жене. Почерк был неровный, буквы прыгали, как бы наскакивали одна на другую, точно письмо это писал пьяный человек.

«Не хотела тебя тревожить, Афонька, да, вижу, невмоготу. Смерть меня никак не приберет, а коль так — надо жить. А каково жить-то — дом весь по швам трещит. Вот и надумала, Афонька, обратиться к тебе: восстанови дом, а лучше-ка новый построй. Ты, говорят, теперика большой человек, при чине, хозяин района всего нашего: у тебя и власть, и деньги… Подсоби, Афонька, я те по-доброму прошу. Не подсобишь — себе самому хуже и сделаешь, расскажу о тебе людям то, чего никто не знает, даже и ты. Вот так, Афонька. Как хошь, так мое обращение к тебе и понимай, а только волю мою выполни. Маланьева Фекла из села Зайчики».

Прочитав письмо, Каширин недоуменно пожал плечами: во, что за день такой ненормальный?! И все же письмо психологически больше на него подействовало, нежели звонок жены, оно захватило его и как бы цепко держало в своих руках. Маланьева Фекла? Что-то такая не припоминается ему. Зайчики… Зайчики… Верно, есть в их районе село Зайчики, он в нем бывал несколько раз, уж и не припомнит, по какому случаю туда заезжал, только Феклы Маланьевой там не встречал. Что за черт — вот письмо так письмо! И что эта Маланьева о нем знает такое, что ни ему, ни людям неизвестно? Каширин задумался. Нет, грехов за ним больших не водилось, так, мелочь всякая, кого-то сгоряча отчитал, а выяснилось — незаслуженно, ну и прочее. Но это же работа, а кто на работе не ошибается — лишь тот, кто ничего не делает. Э-э, и вправду письмо загадочное.

Каширин встряхнул головой: бррр! Однако мысли о письме его не оставили. Так, так, продолжал он что-то прикидывать про себя, значит, кто у них в Зайчиках теперь председательствует? Ага, Вербов, Анатолий Ануфриевич. Он, он! Недавно тот был у них в райисполкоме на совещании, и Каширин разговаривал с ним. Предупредил, чтоб Вербов объехал все свои дороги и навел порядок — одни ведь колдобины кругом, не пройти, не проехать. А еще в передовые рвется. И тот пообещал все уладить.

Может, Вербову-то и позвонить и узнать, кто такая Маланьева и что собой представляет? Нет, нельзя, письмо касается его лично, Каширина, и потому нежелательно, чтоб в эту историю был посвящен кто-то посторонний, мало ли что может быть. И тут Каширин поймал себя на мысли, что он чего-то боится. Странно, странно, даже очень. Чего, спрашивается, ему бояться, он что, воровал или же кого-то избил и теперь следы прячет? Фу-у, ерунда какая-то, выдохнул Каширин. Он был явно собой не доволен: несолидно, несолидно для него, точно мальчишка себя повел.

Каширин посмотрел в окно. На улице было сыро, моросил вот уже который час кряду мелкий дождь. Между прочим, долгожданный. До этого стояли солнечные дни, иногда дул суховей. Земля комковатая, местами покрылась трещинами. Полива ждала, жаждой исходила, и вот наконец брызнуло. И враз посвежела зелень, как бы вспыхнула ярким светом. Неплохо бы, мелькнуло у Каширина, если бы такой дождь повторился еще дня через два или три, но погоду, к сожалению, не закажешь, тут уж, как говорится, что бог пошлет.

Он уже понемногу отходил от письма, настроение его заметно менялось. Ладно, решил, выпадет свободная минута — съездит в Зайчики и разберется, что за ерунда, может, просто старуха выжила из ума или же шантажирует — такое тоже бывает, с ним, правда, не случалось, а с другими — ему это хорошо известно.

Каширин глянул на часы — дело шло к полудню. Прикинул: час ему понадобится, чтоб добраться в область на совещание. Вообще-то меньше, но лучше пусть будет запас, он опаздывать не привык — подождет, перебросится, ожидая, парой фраз со своими коллегами, глядишь, и узнает какие-то новости. Так, значит, до двух у него еще время есть. Стоп, что-то он планировал сделать оперативно. Ага, побывать на молокозаводе. Туда нынче должно прибыть новое оборудование, и следует обговорить, где и как его монтировать. К слову, выбить это оборудование стоило больших сил и нервов, ему в особенности. Но такова жизнь: пока все на блатах да на знакомствах — век всего этого не знать. То ли дело, когда нет дефицита — что необходимо, пожалуйста, заказывай и приобретай. Долго, ох, долго еще ожидать того времени, когда люди избавятся от старого и заживут по-новому, без каких-либо дефицитов.