В поисках Великого хана - [96]

Не было еще здесь и лучшего питательного плода этой страны — банана. Испанский монах, отец Томас Верланга, будущий епископ материковой земли, или Панамы, в 1516 году, то есть по прошествии двадцати четырех лет после открытия Нового Света, привез эти растения с острова Гран-Канария в Сан Доминго. Что касается бананов Канарских островов, то они были прямыми потомками бананов Альмерии, в свою очередь завезенных из Азии испанскими маврами.

В этом девственном лесу молодым людям встречались только плоды, называемые туземцами ньяме и мамей, да еще кокосовые орехи.

Последнее название было совсем недавнего и притом испанского происхождения. Случилось так, что три маленьких кружка на одной из оконечностей оболочки этих плодов обратили на себя внимание мореплавателей и показались им похожими на рот и глаза обезьяны. Это была обезьяна, корчившая гримасы или, если угодно, «кокетничавшая», согласно староиспанскому выражению. Эти гримасы ее не были страшными, как у «коко» и «огро»,[89] которыми пугают детей, но уморительными, такими, какие свойственны обезьяньему племени. Плод с воображаемой рожицей, корчившей «кокос» — гримасы, стал именоваться, в конце концов, кокосом, и это слово проникло почти во все языки, какие только существуют на свете.

Фернандо пытался отыскать в траве камни, рассчитывая сбить ими два-три ореха с этих вытянувшихся в струнку пальм, кора которых казалась кожей животных и которые, прямые, как полет выпущенной в вертикальном направлении пули, тянулись к небу, чтобы на вольном воздухе, на ярком солнце, гораздо выше отбрасываемой другими деревьями губительной тени, распустить хохолок своих листьев, напоминавший венчик выбрасываемой фонтаном струи. Каждая пролетавшая над этими деревьями птица, крупная и горластая, е искривленным клювом, со злобным, как у людей, выражением глаз, красная около головы, в зеленом, желтом или синем плаще, осыпала землю множеством листьев. Пташки поменьше при этом шумном вторжении устремлялись в поспешное бегство. В других уголках леса царила полная тишина; у их пределов останавливались попугаи и лоро, жужжащие насекомые и крошечные немые птички, настойчиво привле-: кавшие к себе взоры многоцветными шелками своего оперения.

В этих укромных местечках с нежней девственною растительностью все было зелено и все хранило молчание. Образуя непроницаемый для солнечных лучей свод, смыкались вершинами древовидные папоротники. Освещение тут было рассеянное и с зеленоватым оттенком, и молодые люди, лица и руки которых стали мертвенно бледными, как если бы они брели по дну океана, продвигаясь вперед, то и дело обменивались удивленными взглядами. Здесь никогда не просыхала земля, и они промочили ноги, что еще больше усугубляло иллюзию, будто они идут по какой-то подводной стране.

Кое-где почвенные воды стекали в ближайшие овраги и рытвины, образуя большие лужи или даже целые пруды, покрытые плотным слоем круглых и прочных, как щиты, листьев, среди которых распускались крупные цветы водяных лилий. Эти воды, казавшиеся объятыми вечным сном, по временам бурно вскипали, потревоженные незримыми существами. То были, несомненно, дремавшие на дне лесных водоемов кайманы и другие зверюги, как называл их адмирал в своем описании фауны вновь открытых земель.

Зашуршавшие листья и пригнувшаяся трава заставили молодых людей замедлить шаги, и они увидели, как неторопливо скользит по земле какой-то толстый, точно вспухший, канат с желтыми, черными и зелеными бугорками. То был гигантский уж тропических чащ, вечно подстерегавший насекомых, птиц и пресмыкающихся малых размеров, но всегда уклонявшийся от встреч с человеком.

Фернандо во время одной из своих поездок на берег уже видел такого ужа. Он и юнга, убив палками на острове Самоэто большую змею, притащили ее туда, где был адмирал, приказавший снять и просолить ее кожу, чтобы, вернувшись в Испанию, среди других животных и растительных образцов, доставленных из вновь открытых земель, показать королевским высочествам и эту диковину.

Лусеро, несмотря на доверие, которое она питала к своему спутнику и товарищу, побоялась углубляться в лесные заросли. Все страшные сказки, какие она слышала в детстве об огро, таящихся в чащах и пожирающих мясо младенцев, о драконах и вампирах, ожили в ее памяти. И она сразу утратила интерес к насекомым с жесткими панцирями из зеленого золота, которых Фернандо собирал в свою шапку, к бабочкам с осыпанными цветною пыльцою крылышками, к плодам с металлически твердою оболочкой и сладкою, скрытою под нею мякотью.

— Уйдем отсюда! — взмолилась она, инстинктивно протягивая руку в том направлении, где за полчаса перед этим они видели блестящую полоску открытого моря.

Она испытывала потребность в солнце, в свежем воздухе, в открытых для взора просторах, как узник, замкнутый в тесном пространстве и томящийся среди четырех стен своего каменного мешка.

Пересекая по прямой линии лес, пробиваясь сквозь сетку лиан, обрушивая себе на головы частый ливень листьев, вызывая своим поведением визгливые протесты попугаев и обезьянок, внезапно проваливаясь по колено в незаметные глазу лужи, чтобы в страхе отпрянуть на-, зад и, обнаружив здесь отвратительных гадов, с не меньшим ужасом спасаться от них, они достигли наконец рощи, за которой начинался уже морской берег.