В поисках Великого хана - [40]

В те времена монастыри еще не подверглись суровой реформе, которую позже, находясь у власти, провел кардинал Сиснерос.[70] Монастырская дисциплина была слабой. Короли и их придворные привыкли жить в том или ином монастыре, если в этом городе у них не было собственного дворца. Прочие люди, желавшие провести лето за городом, также селились в монастырях, расположенных обычно и живописной местности.

Монастыри тогда напоминали гостиницы нашего времени. По традиции там во дворе подавали нищим как милостыню деревенскую похлебку и бесплатно кормили в монастырских столовых мало-мальски грамотных странников, бродячих художников, музыкантов, бедных студентов, которые ходили по стране и изучали ее; монахи слушали их рассказы с интересом, свойственным людям малоподвижным и любопытным, прикованным постоянно к одному месту. Сообщения Колона заинтересовали отца Хуана Переса, настоятеля монастыря. Из всех монашеских орденов Колон всегда предпочитал францисканский — еще в Кордове и Севилье ему покровительствовал один францисканец, отец Марчена, большой любитель астрологии.

Лекарь из Палоса Гарси Эрнандес, молодой врач, также склонный к изучению светил и морских наук, был приглашен монахами для беседы с иностранцем. Предполагаемое путешествие в Индию западным путем пленило этих людей, живших возле океана в постоянном общении с моряками. Днем они вели беседу с чужеземцем, прогуливаясь по небольшой крытой галерее, желтой от солнца, исполосованной черными тенями сводчатых арок. С наступлением вечера эти разговоры продолжались в так называемом зале настоятеля. Доверчивость и восхищение слушателей, казалось, снова воскресили былую веру отчаявшегося странника.

Отец Хуан Перес был в течение нескольких месяцев исповедником королевы доньи Исабелы, когда она жила в Севилье, и он пожелал вмешаться в это дело, узнав, что этот замечательный путешественник покидает Испанию и собирается предложить свои планы другим монархам, возмущенный испанским двором, который насмеялся над ним и «отнял свое слово».

Отец настоятель упросил его остаться с сыном в монастыре, пока он напишет королеве. Себастьян Родригес, лоцман из местечка Лепе, направлявшийся в королевский лагерь Санта Фе, взялся доставить письмо монаха к королеве, а через две недели пришел ответ. Донья Исабела, тронутая доводами монаха, которого она так уважала, просила его приехать к ней, чтобы подробнее поговорить об этом деле.

Несколько часов спустя, в полночь, отец Перес выехал из монастыря Рабида верхом на муле, которого предоставил ему состоятельный землевладелец из Палоса, Санчес Кавесудо, человек невежественный и восторженный, очень любивший слушать рассуждения Колона.

Присутствие монаха при дворе вскоре дало себя знать. Один из жителей Палоса, по имени Диэго Приэто, неоднократно занимавший должность алькальда города, доставил Колону короткое письмо от королевы, повелевавшей ему немедленно явиться ко двору. К посланию были приложены две тысячи мараведи в золотых флоринах, «дабы он прилично оделся и купил себе какое-нибудь животное», вместо того чтобы идти пешком.

Снова вернулся Колон в Гранаду и возобновил переговоры с королевской четой; но теперь рядом с ним был монах, настоятель монастыря Рабида, скромный, сладкоречивый, но такой же неутомимый и настойчивый, как он сам.

Он мог рассчитывать также на других, не менее влиятельных помощников, которые и решили в конце концов вопрос о его путешествии; это были обращенные евреи, состоявшие при арагонском дворе, — Луис де Сантанхель, Рафаэль Санчес и другие ближайшие советники дона Фернандо, которые ни разу не отступились от Колона, словно признавая его своим.

Король по-прежнему считал безумием чрезмерные притязания Колона. Ни один двор в Европе не мог бы на них согласиться. Это привело бы — в том случае, если бы эти требования были приняты — к созданию по ту сторону океана монархии, превосходящей по величине все европейские, на троне которой сидел бы проходимец, не имеющий ни одного мараведи за душой.

Разве государственный деятель может допустить такую нелепость? Подобный вздор способны защищать только женщины, монахи и другие люди, склонные к чувствительности и мало разбирающиеся в делах государства. Но придворные евреи тоже разделяли это заблуждение, хоть и были людьми деловыми. Их не занимали личные требования Колона, они видели только то, что его путешествие выгодно для торговли. Всех их ослепляла надежда получить горы золота. Сеньор Кристобаль ни о чем другом и не говорил. Его алчность не уступала алчности евреев-ростовщиков или ломбардцев былых времен, державших в руках всю европейскую торговлю.

Сантанхель не раз улыбался поэтическому восторгу, с которым этот человек говорил о золоте, впадая в чудовищное богохульство, несмотря на пылкость своей веры.

«Золото, — основа мира, — заявил однажды Колон, беседуя с королевой Исабелой, — золото господствует над всем, и могущество его так велико, что оно может извлечь душу из чистилища и привести ее в рай».

Немало людей за последние годы были брошены новой инквизицией в тюрьму за гораздо меньшие прегрешения.