В поисках Великого хана - [42]

Новый христианин, не менее заинтересованный в этом, чем королева, мысленно перебрав в памяти все свои личные сделки, успокоил ее великодушным поступком истого дворянина: он сам даст ей взаймы и немедленно выложит миллион мараведи, полученный им от монополии на некоторые налоги в Валенсии. Но так как в этом деле у него есть компаньоны, он не в состоянии предоставить этот заем безвозмездно.

К тому же, этому выходцу из еврейского народа, изысканно и пышно обставившему свою частную жизнь, казалось безнравственным давать деньги без процентов. Надо уважать незыблемые законы коммерции. Между порядочными людьми дела должны всегда оставаться делами.

В те времена не было никакого установленного законом процента, и ростовщики тайно брали неслыханную мзду.

А Сантанхель заявил, что, желая поддержать столь великое предприятие и в то же время послужить своим повелителям, он возьмет с них всего только полтора процента.

Глава VI

В которой адмирал моря Оксана бежит от любви и встречает насмешкой еретическое и нелепое предположение о возможности открыть новый мир, еще не достигнув берегов Азии.

Утро уже давно наступило, когда к бедному домику Беатрисы подошел мальчуган, посланный к ней Буэносвиносом, хозяином постоялого двора. Ее возлюбленный, отец маленького Эрнандико, прибыл туда прошлой ночью с двумя юношами, прислуживающими ему.

По словам посланного, он явился как важная особа, что только подтверждало слухи, дошедшие до нее уже несколько недель назад, о великих почестях и деньгах, предоставленных королевской четой Колону. Печальным было то обстоятельство, что, приехав еще накануне, в час вечерней молитвы, он только на следующее утро собрался сослать за нею.

Прежде всего она позаботилась о том, чтобы умыть и принарядить сына, который сидел на полу, играя со своей кошкой и соседским щенком. Не обращая внимания на его рев по поводу внезапного мытья, она терла ему лицо и в особенности под носом, чтобы не осталось следов налипшей грязи, и безжалостно втискивала его хрупкие ручонки и рукава шелковой курточки, которую перешила несколько дней тому назад из старого платья, подаренного одной городской сеньорой.

Затем она стала приводить в порядок себя: надела воскресную юбку, вздувшуюся на подложенных бедрах, как требовала тогдашняя мода, прикрыла кофточкой руки и грудь, порозовевшие от мытья, подвела глаза и губы красками, которые она, уступая женской прихоти, покупала для особо важных случаев в мавританских лавчонках, накинула на свои светлые волосы голубую мантилью с серебряным шитьем и, таща малыша за руку, так что он почти не доставал ногами до земли, выбежала из дома, захлопнув за собой дверь.

Она была взволнована неожиданным возвращением любовника. Уже давно она не получала от него никаких известий.

Одни — чтобы просто досадить ей, другие — чтобы попытаться занять место отсутствующего, рассказывали ей о бегстве Колона, осмеянного королем и королевой и, несомненно, направившегося во Францию. Беатриса уже примирилась с тем, что никогда больше его не увидит. Потом люди снова заговорили о нем, уверяя, что его опять видели в Санта Фе, возле Гранады, и вдруг теперь ей сообщили, что он прибыл в гостиницу, где они когда-то познакомились, во всем великолепии богатого сеньора, побывавшего при дворе.

Беатриса беспокоилась, думая о том, как он встретит ее. Несколько мгновений она сомневалась в самой себе, опасаясь, что мореплаватель после такой стремительной перемены в его судьбе найдет ее постаревшей, неотесанной, непривлекательной. Затем она улыбнулась глазами и уголками губ и продолжала свой путь на постоялый двор. Ведь слова и взгляды мужчин ежедневно доказывали ей, что время ее заката еще не наступило. Красота ее заключалась главным образом в том, что ей не исполнилось еще и двадцати четырех лет, и ее пышно расцветшая молодость, приобретя особую прелесть благодаря материнству, придавала ей очарование, вкус и цвет прекрасного летнего плода.

Буэносвинос вышел ей навстречу к воротам дома, и с первых же его слов она поняла, что с тех пор, как они виделись в последний раз, его уважение к Колону сильно возросло. Она сразу увидела на нем отблеск той важности, которую приобрел благодаря их высочествам сеньор, занимающий лучшее помещение гостиницы.

Буэносвинос был благодарен прежнему «человеку в рваном плаще» за то, что он не забыл его постоялый двор и доставил себе тщеславное удовольствие поселиться в большом зале нижнего этажа, которым он в дни своей нищеты любовался, как недоступным ему помещением, где могли останавливаться только иностранные каноники, важные купцы и прочие не менее состоятельные лица, проезжавшие через Кордову.

Король и королева снабдили его грамотой, где говорилось, что алькальды должны предоставить ему бесплатное жилье в каждом городе и снабжать его продуктами по обычным ценам; но он предпочел поселиться за плату со своими двумя слугами в той самой гостинице, где жил в дни бедности. Буэносвинос называл его дон Кристобаль и счел нужным дать понять Беатрисе, что теперь никто не должен называть его иначе, даже те, кто связан с ним самыми близкими отношениями. Их высочества повелели ему именовать себя доном, и всем следует этому повиноваться.