В поисках совершенства в мире искусства. Творческий путь отца Софрония - [19]

.

На Осеннем салоне 1906 года С. Дягилев, представив экстравагантную и эффектную коллекцию, познакомил Запад с русским искусством. Он заполнил двенадцать залов Гран Пале семьюстами пятьюдесятью художественными экспонатами, начиная от старинных икон, кончая современными работами в стиле фовизма М. Ларионова и Н. Гончаровой. В каждой секции выставки были собственные обои, служащие фоном: золотой для икон, серебряный для отдела эпохи Петра Великого, лазурный для XVIII века и более скромные цвета для залов, в которых было представлено современное искусство. Там, где были выставлены экспонаты из императорских коллекций, в качестве фона была сымитирована отделка интерьера дворца Екатерины Великой. Коридоры были богато украшены драпировками из дорогой шелковой парчи с золотыми и серебряными нитями, копиями самых великолепных предметов из императорских коллекций, деревянными скульптурами, растениями — везде интерьер соответствовал эпохе представленного искусства. Секция скульптуры воспроизводила обстановку зимнего сада XVIII века с разнообразными растениями[90]. Было представлено русское прикладное искусство, а также продукция императорского фарфорового завода. Театральный эффект, созданный Дягилевым, послужил прецедентом для последующих салонов. Эта выставка была открытием для Парижа, который до тех пор был плохо знаком с русским искусством, особенно с современными художниками. Одна газета писала: «Молодая русская школа… эта революционная живопись, пронизанная модернизмом, преодолела крайности импрессионизма, пуантилизма, беспредметности и символизма»[91]. Интересно заметить, что В. Кандинский, живший в то время в Севре, предместье Парижа, выставил двадцать картин на этом Осеннем салоне. Его картины, которые в то время были выполнены в духе реализма, были размещены рядом с французскими художниками, а не с его русскими коллегами.

Когда Сергей Сахаров приехал в Париж в 1922 году, на Осеннем салоне кубизм почти отсутствовал. Большинство художников вернулось к правдивому изображению действительности. Тридцать первого октября 1922 года Тьебо-Сиссон написал в газете «Лё Тан»[92]:

«Последние три года мы наблюдали постепенное выздоровление молодых людей от болезни, которой они были мимолетно заражены, и которая могла привести их к гибели. Критическая стадия болезни миновала; сегодня мы наблюдаем их выздоровление».

И далее он продолжил критиковать кубизм, пуризм и интуиционизм, радостно заключив в конце, что живопись вернулась к реальности, имея в виду, что она снова стала изобразительной.

Сергей в своем искусстве сам пришел к похожему заключению вне зависимости от влияния художественной атмосферы Парижа. Поработав какое-то время в русле учения В. Кандинского, он написал:

«К счастью, я понял, что мне, человеку, не надо творить “из ничто”, как творит единственно Бог. Было мне ясно из этого опыта, что всякое человеческое творчество обусловлено уже существующим. Я не мог создать одной такой линии, которой нигде никогда не существовало, или цвета. Абстрактная картина подобна набору оригинально звучащих слов, но никогда не выражающих целостной мысли. Мое творчество предстало мне как дезинтеграция бытия, падение в пустоту, в абсурд, возвращение в “ничто”, из которого мы вызваны творческим Актом Бога. Тогда отпал мой ум от бесплодной попытки сотворить нечто совершенно новое, и проблема творчества в моем сознании связалась с проблемой ПОЗНАНИЯ БЫТИЯ. И нечто чудное произошло со мною: едва ли не весь мир, едва ли не каждое зрительное явление становилось тайной, красивой и глубокой. И свет стал иным: он ласкал предметы, окружал их ореолом как бы славы, сообщая им вибрации жизни, не поддающейся изображению средствами, которыми располагает художник»[93].

Так он вернулся к правдивому изображению действительности, к пейзажам и натюрмортам и, главным образом, к портретам. Эти работы были источником его дохода. Он рассказывал, как он должен был ходить к клиенту домой для работы над заказанными портретами. Обычно для такой работы требовалось несколько сеансов в буржуазной обстановке, в гостиных, где нужно было соблюдать чистоту и хорошие манеры.

Первые впечатления Сергея о Париже были мрачными, и он жаловался на то, что свет здесь слабее по сравнению с Берлином. Спустя какое-то время он переехал из своей плохо освещенной комнаты в гостинице на улице Лафайет в просторный пригород Кламар на юго-западе Парижа. Несмотря на близкое расположение к столице, этот район все еще оставался сельским. До Монпарнаса можно было доехать на трамвае или на поезде. Этот район был сельскохозяйственным и снабжал Париж овощами. Однако он быстро развивался, и поля уже начинали застраиваться жилыми домами. Сергей поселился на тихой улице, где дома стояли на достаточном расстоянии друг от друга так, чтобы свет свободно проникал в помещение. Рядом с его домом располагался живописный парк Мэзон Бланш. Поблизости был также Кламарский лес, известный с античных времен своими красивыми пейзажами. Выбор этого места был очень важен — Сергей искал покоя и тишины для работы, а также для размышлений. Это было время глубоких внутренних терзаний, когда в его душе шла борьба между живописью и молитвой.