В поисках социалистического Эльдорадо: североамериканские финны в Советской Карелии 1930-х годов - [61]
С конца 1920-х гг. Финляндию часто называли «фашистской»[539], однако после провала восстания в Мянтсяля (карельские газеты окрестили это событие «фашистским путчем»[540]) и запрета лапуаского движения в 1932 г. на страницы прессы вернулось более привычное и облегченное определение «белая Финляндия». Но в целом, как это ни удивительно, число публикаций о Финляндии в карельской прессе на протяжении 1930-х гг. постоянно снижалось, основные материалы составляли либо статьи по случаю (празднование 15-летия финляндской революции, например), либо перепечатки из центральной прессы о подготовке Финляндии к войне и о некоторых аспектах советско-финляндских взаимоотношений[541].
Жители Карелии воспринимали столь настойчиво навязываемые им «бело-красные» стереотипы неоднозначно. В первые послереволюционные годы население, прежде всего пограничных районов, непосредственно задействованное в событиях гражданской войны и сильно пострадавшее от военных действий, могло вполне сочувственно относиться к сообщениям о «финской опасности» и испытывать вражду по отношению к «белофинским бандитам». Однако чем ближе к границе, тем сложнее было убедить людей в том, что их главным врагом являются соседи-финны. Реагируя на то, что происходило вокруг, люди скорее были склонны винить в наступившей разрухе новую власть, принесшую голод и безработицу. На этом фоне антисоветская пропаганда, шедшая в те годы со стороны Финляндии, во многом оказалась сильнее и эффективнее, чем агитация большевиков. Доказательство тому – тысячи карельских беженцев, которые опасность для себя увидели не в белофинских отрядах, а в пришедших к власти большевиках, и искали спасения в столь ненавистной последним белой Финляндии[542].
По окончании гражданской войны большевиками была поставлена задача «отвлечь внимание карела от Финляндии»[543], претворять которую в жизнь должны были, в частности, и финские политэмигранты. Правительство Э. Гюллинга посылало устанавливать советскую власть в национальные карельские районы красных финнов, полагая, что им легче будет найти общий язык с населением, плохо говорившим по-русски. Однако большинство из них были простыми рабочими с революционным энтузиазмом, минимальным образованием и полным непониманием особенностей местного крестьянского быта, что вызывало дополнительные проблемы при общении с населением. Политэмигранты с готовностью клеймили «финляндский белогвардейский режим», но эффективно бороться с голодом и безработицей им не всегда было по силам, тем более что в некоторые отдаленные районы Карелии из-за отсутствия дорог хлеб можно было доставлять только из Финляндии[544].
В результате в глазах местных жителей красные финны стали олицетворением новой власти и виновниками бед, обрушившихся на карелов. Как следствие, произошло своеобразное наложение образов: население экстраполировало предлагаемый властями образ белофинна-завоевателя на местных руководителей. Вот, например, как характеризовалась карельская ситуация в Обзоре политического состояния СССР за май 1928 г.:
Среди карельского населения в довольно широких размерах отмечаются антагонистические настроения к финнам, что вызвано с одной стороны введением изучения в школах финского языка, а с другой – наличием в центральном советском аппарате АК ССР работников-финнов. Это же вызывает разговоры о возможности присоединения Карелии к Финляндии: «У нас во главе правительства находятся финны, в школах преподают финский язык, и как бы нас не присоединили к Финляндии». Кулацко-зажиточные слои карельского населения пытаются обострить эти настроения, агитируя: «Пока у нас у власти будут финны, нам будет плохо жить, так как они издают неправильные законы», и в ряде случаев заявляют: «Нам нужно создать свою организацию и выгнать всех финнов из правительства»»[545].
На самом деле в низовых документах органов безопасности подобного рода высказываний не так много. Республиканское правительство людей, особенно живущих в глубинке, интересовало слабо. Всё недовольство было обращено прежде всего на местное начальство, которое всегда на виду. Людей не устраивали порядки на местах («Почему все финны занимают должности в дистанции Карел-леса, а карел не допускают?»), хотя обобщения иногда выглядели очень опасно с точки зрения властей. Некоторые возвращавшиеся домой карбеженцы, например, говорили о том, что в Финляндии к ним относились очень хорошо, в то время как здесь «всем руководят финны, жизни от них нет», и призывали: «Прочь красных подлецов из Карелии»
Какую роль материальные объекты играют в общественной жизни? Насколько окружающие нас предметы влияют на конструирование коллективной и индивидуальной идентичности? Алексей Голубев в своей книге «Вещная жизнь» ищет ответы на эти вопросы в истории позднего СССР. В отличие от большинства исследователей, которые фокусируются на роли языка и идеологии в формировании советского «я», автор подчеркивает значение материальности для исторического и социального воображения, сложившегося у жителей страны в период позднего социализма.
Для истории русского права особое значение имеет Псковская Судная грамота – памятник XIV-XV вв., в котором отразились черты раннесредневекового общинного строя и новации, связанные с развитием феодальных отношений. Прямая наследница Русской Правды, впитавшая элементы обычного права, она – благодарнейшее поле для исследования развития восточно-русского права. Грамота могла служить источником для Судебника 1497 г. и повлиять на последующее законодательство допетровской России. Не менее важен I Литовский Статут 1529 г., отразивший эволюцию западнорусского права XIV – начала XVI в.
Гасконе Бамбер. Краткая история династий Китая. / Пер. с англ, под ред. Кия Е. А. — СПб.: Евразия, 2009. — 336 с. Протяженная граница, давние торговые, экономические, политические и культурные связи способствовали тому, что интерес к Китаю со стороны России всегда был высоким. Предлагаемая вниманию читателя книга в доступной и популярной форме рассказывает об основных династиях Китая времен империй. Не углубляясь в детали и тонкости автор повествует о возникновении китайской цивилизации, об основных исторических событиях, приводивших к взлету и падению китайских империй, об участвовавших в этих событиях людях - политических деятелях или простых жителях Поднебесной, о некоторых выдающихся произведениях искусства и литературы. Первая публикация в Великобритании — Jonathan Саре; первая публикация издания в Великобритании этого дополненного издания—Robinson, an imprint of Constable & Robinson Ltd.
Книга посвящена более чем столетней (1750–1870-е) истории региона в центре Индии в период радикальных перемен – от первых контактов европейцев с Нагпурским княжеством до включения его в состав Британской империи. Процесс политико-экономического укрепления пришельцев и внедрения чужеземной культуры рассматривается через категорию материальности. В фокусе исследования хлопок – один из главных сельскохозяйственных продуктов этого района и одновременно важный колониальный товар эпохи промышленной революции.
Спартанцы были уникальным в истории военизированным обществом граждан-воинов и прославились своим чувством долга, готовностью к самопожертвованию и исключительной стойкостью в бою. Их отвага и немногословность сделали их героями бессмертных преданий. В книге, написанной одним из ведущих специалистов по истории Спарты, британским историком Полом Картледжем, показано становление, расцвет и упадок спартанского общества и то огромное влияние, которое спартанцы оказали не только на Античные времена, но и на наше время.
В книге сотрудника Нижегородской архивной службы Б.М. Пудалова, кандидата филологических наук и специалиста по древнерусским рукописям, рассматриваются различные аспекты истории русских земель Среднего Поволжья во второй трети XIII — первой трети XIV в. Автор на основе сравнительно-текстологического анализа сообщений древнерусских летописей и с учетом результатов археологических исследований реконструирует события политической истории Городецко-Нижегородского края, делает выводы об административном статусе и системе управления регионом, а также рассматривает спорные проблемы генеалогии Суздальского княжеского дома, владевшего Нижегородским княжеством в XIV в. Книга адресована научным работникам, преподавателям, архивистам, студентам-историкам и филологам, а также всем интересующимся средневековой историей России и Нижегородского края.
В 403 году до н. э. завершился непродолжительный, но кровавый период истории Древних Афин: войско изгнанников-демократов положило конец правлению «тридцати тиранов». Победители могли насладиться местью, но вместо этого афинские граждане – вероятно, впервые в истории – пришли к решению об амнистии. Враждующие стороны поклялись «не припоминать злосчастья прошлого» – забыть о гражданской войне (stásis) и связанных с ней бесчинствах. Но можно ли окончательно стереть stásis из памяти и перевернуть страницу? Что если сознательный акт политического забвения запускает процесс, аналогичный фрейдовскому вытеснению? Николь Лоро скрупулезно изучает следы этого процесса, привлекая широкий арсенал античных источников и современный аналитический инструментарий.