В поисках молодости - [65]

По той же улице Ожешко находился зал «Мирамар». Здесь состоялся большой вечер литературы и искусства, подготовленный самими рабочими. Грибаускас и Юкнявичюс позаботились об оформлении и освещении сцены, мы пришли со своими революционными стихами. Не помню, чтобы Нерис или Цвирку где-нибудь встретили теплее, чем в этом зале, где собрались рабочие. Мы читали последние свои произведения, и продолжительные аплодисменты призывали нас читать еще и еще. Хор отважно пел свой революционный репертуар, спортсмены демонстрировали интересные акробатические номера. Приподнятое настроение царило в зале и на сцене, — казалось, что все мы живем в каком-то новом мире, где так много искренности, улыбок и настоящего веселья…

В типографию «Райде» поступали все новые рукописи. В моей комнатке мы спорили о материале номера — о стихах, статьях, прозе. Хотелось, чтобы все в этом номере было куда лучше, чем в предыдущих. Казис в этих разговорах не участвовал. Мы старались объяснить друг другу его отсутствие тем, что его положение полулегальное. Каждый день ему угрожает охранка, тюрьма, допросы, и пускай он лучше не путается там, где все его могут увидеть. Но каждый из нас знал, что последний номер нашего журнала не может понравиться ему.

И вот почти весь номер набран. Спустя некоторое время военный цензор капитан Вилутис возвращает в типографию гранки. Все они перечеркнуты красным карандашом и подписаны цензором. Спустя два дня приходит новая порция гранок, перечеркнутая от начала до конца… Кому-то из нас или из типографии цензор наконец сообщил, чтобы материалов «Третьего фронта» ему больше не приносили, он все равно его не пропустит. Это была ликвидация журнала без распоряжения министра внутренних дел, без юридической санкции.

Что она уже готовилась — нам было ясно. Появление Нерис в журнале, без всякого сомнения, еще больше приблизило его конец. В этом большую роль сыграли клерикалы, которые поносили нас в печати и устно. Мариямпольская газетенка утверждала, что мы получаем деньги из СССР и продались большевикам (поначалу нам хотелось подать на эту газетенку в суд, но мы вскоре поняли свою наивность: неужели фашистский суд может вступиться за нас?!).

Детище упорной работы последних лет оказалось задушенным. Журнал, с которым мы связывали столько надежд, который на самом деле объединил лучшие силы молодых прогрессивных литераторов, в котором мы зрели, мужали, приближались к марксистско-ленинской идеологии, марксистскому пониманию роли и задачи литературы, был ликвидирован, как и все прогрессивное в фашистской Литве.

(Мы не успели расплатиться с типографией за набор последнего номера, и она не преминула вычесть эту сумму несколько лет спустя из нашего скудного жалованья).

Такая же судьба ожидала и клуб «Надежда». В клуб ворвалась сметоновская охранка. Она расхитила библиотеку, унесла стенгазету, собрала ноты и тексты песен. Арестовали руководство клуба — Мозялиса, Тарабилду, Стяпаса Жукаса, Моркунаса, Драздаускаса и других. Чувствуя, что и ко мне может ворваться охранка, я вынес из дому материалы «Третьего фронта», всю переписку и спрятал у знакомой студентки.

После ликвидации «Третьего фронта» мы просто не знали, что делать. Не придумав ничего лучшего, мы составили письмо к литовской интеллигенции, призывая ее протестовать против подобного насилия, и, размножив, разослали по почте профессорам, актерам, художникам, писателям. Увы, лишь малая часть писем дошла до адресатов, — охранка выловила письма еще на почте. Если некоторые наши интеллигенты и были возмущены поведением охранки, они даже не могли поддержать нас — в печати их протесты появиться не могли.

Мы удивились и обрадовались, когда несколько недель спустя увидели московскую «Литературную газету». Критикуя направление нашего журнала, она сочла необходимым заявить о своей братской солидарности с нами и протестовала против закрытия «Третьего фронта». В статье «Литовский фашизм душит левых писателей» «Литературная газета» писала:

«Сейчас «Третий фронт» стал лицом к лицу с буржуазной реакцией. Доведение третьефронтовцев в данный момент покажет, насколько они преданы общей борьбе трудящихся масс Литвы против фашизма.

Мы решительно протестуем против новых попыток литовского фашизма задушить всякое революционное, культурное и литературное движение в Литве и призываем присоединить свой голос протеста все революционные, литературные организации других стран».

Это была большая моральная поддержка для нас.

После расправы с «Третьим фронтом» и клубом «Надежда» правая печать ликовала, словно совершила настоящий подвиг. Она писала, что власти искоренили коммунистическое «гнездо», что охранка продолжает обыски и аресты.

Все-таки дальнейшие аресты были приостановлены. Видно, охранка не надеялась доказать, что Цвирка или Нерис — коммунисты; они ведь тогда ими и не были. Кроме того, фамилии некоторых представителей нашего журнала были известны не только в Литве, но и за ее пределами. Сметоновская охранка, видимо, понимала, что она не поднимет своего авторитета арестами и преследованиями писателей.

Закрытие журнала и клуба, обыски, аресты — всем этим власти хотели напугать, деморализовать нас. В то время мы были еще недостаточно закалены, чтобы они, хоть частично, не достигли своей цели. Стало ясно, что дальше нам уже не удастся продолжать легальную организованную литературную работу. Надо было выбирать — или идти в подполье, перестав участвовать в легальной печати (таким тогда было требование партии), или перестать работать в литературе, или свернуть по пути наименьшего сопротивления — в трясину буржуазной и желтой печати, которая поглотила уже многих талантливых людей.