В поисках экстаза. Целительный путь неукрощенного духа - [12]

В последующие три года под руководством Оскара я открывала для себя сложные механизмы, формирующие наши личности, наши повседневные модели мышления и поступков в окружающем мире. Я научилась распознавать свои собственные модели — внутренние и внешние. Я стала дистанцироваться от своего Эго — этого ложного ощущения себя, сконструированной персоны, про которую мы думаем, что это действительно мы и есть, и стала искать свое истинное «Я», стремясь начать жизнь с нуля, полностью присутствуя здесь и сейчас, не живя ни в прошлом, ни в будущем и не нагружая каждое переживание эмоциональным багажом.

Я поняла, что именно Эго причиняло мне боль. Оно было заполнено непрекращающейся болтовней, суждениями, отрицанием, безнадежностью, излишествами, закоснелыми представлениями и потребностью контролировать. Оно было не в состоянии по-настоящему двигаться, дышать, исследовать. Эго не танцует. Оно никогда не достигнет Серебряной пустыни. Наши Эго — это зверинцы, населенные нудными, предсказуемыми персонажами мыльных опер. Они мешают нам быть теми, кто мы есть на самом деле, мешают понять, как жить и что делать, иссушая наш творческий потенциал и саботируя подлинное выражении человеческой энергии — танцора, певца, поэта, актера и целителя.

После трехлетнего изучения и преподавания системы Арики я решила, что я снова должна танцевать.

Я встречаю еще одного пышущего энергией латиноамериканца — Алехандро Ходоровски, потрясающего режиссера, создавшего «Крота». Он подбрасывает меня на немыслимый уровень энергии и движения. Первые его слова: «Я слышал, что вы актриса. Вы изменяете человеческие жизни. Расскажите мне, что вы делаете сейчас». Он захватывает меня врасплох. Я бормочу что-то про обучение методу Арики под руководством Оскара.

«Хм-хм», — произносит он с таинственной улыбкой на лице и начинает двигаться. Его взгляд удерживает мой, и я начинаю следовать за ним. Мы становимся потоком движения, как партнеры тай-цзы в трансе.

Внезапно он щелкает пальцами: «Оскар может танцевать так же, как вы?». «Нет», — отвечаю я кротко. «И почему тогда вы его не научите?» Он видит меня насквозь. Он видит мою панику. Оскар для меня — бог. Я не могу представить, что смогу его чему-либо научить.

На следующий день мы с Алехандро сидим друг напротив друга на стульях с прямой спинкой на расстоянии около восьми с половиной метров друг от друга в гостиной, набитой восточными украшениями, афганскими коврами и марокканскими подушками. Он выглядит ослепительно и устрашающе: черные кожаные брюки, багровая шелковая рубашка, блестящие черные ботинки, квадратное, лоснящееся лицо, густые, серебристые волосы, глаза, которые видят насквозь. Он пристально смотрит на меня: «Габриэлла, сделайте мне одолжение». Я киваю. «Отрежьте яйца вашему отцу!» Он спокойно встает и выходит из комнаты. Я не понимаю. Я люблю папу. Он хороший. Он всегда со мной.

Лишь со временем я стала понимать, что он говорил не буквально о моем отце, а о моей привычной тенденции возносить мужчин и принижать себя. После встречи с Ходоровски я вернулась в «Биг Сёр», чтобы снова обучать движению. Работа была той же самой, но я была другой. Большая часть меня стала доступна. Я научилась достигать спокойствия.

В то время там был Грегори Бейтсон, известный антрополог. Для Эсаленского сообщества он стал мудрым наставником. Он умирал от рака, умирал мужественно и достойно. Он принял участие в нескольких моих театрально-ритуальных экспериментах, и мы даже совместно провели семинар под названием «Шаман и антрополог»; это было его последнее появление на публике в качестве учителя.

Грегори был одним из самых вдохновенных и вдохновляющих людей, встретившихся мне в жизни. Многие влиятельные учителя высоко оценивали мои практические занятия и рекомендовали их своим студентам, но Грегори действительно участвовал в них. Он полностью подчинил себя этим занятиям. Семьдесят семь лет, легкие почти не дышат, ступни настолько распухли, что он едва двигается — он всегда попадал в такт и не пропускал ни одной сессии. Мои семинары требуют физического напряжения, но вопреки всему этот хрупкий гигант исследовал все фазы движений и полностью погружался в изучение массажа и работу ритуального театра. Он мог играть со своим необъятным интеллектом и обширными знаниями и просто быть в том, что он делал. Его ум был одновременно наполнен и опустошен.

Я хорошо помню свою первую лекцию, на которую он пришел. Я была напугана его присутствием; я знала, что это один из самых выдающихся умов нашего времени. Тем не менее он сидел прямо напротив меня как восторженный школьник и так очаровывал меня своим вниманием и безграничным любопытством, что я начала открывать для себя новые грани мышления. Его гениальность была заразительна. С тех пор его присутствие и его признание служили для меня источником вдохновения.

Последний раз я видела его умирающим в больнице. Его первые слова были: «Габриэлла, я не смогу больше танцевать с тобой». Он произнес это с изяществом, достоинством и легким оттенком сожаления.

Грегори и я — мыслитель и танцовщица, самый неправдоподобный дуэт, — нашли друг друга на общей почве, но мы пришли из разных направлений. Мы оба всю свою жизнь исследовали то, что Грегори называл «паттерны, которые соединяются». Я называю их картами, схемами для вытанцовывания нашей энергии, которые ведут нас к восторгу и целостности. Грегори выполнял умственную работу, я — физическую. Я уверена, что он понимал меня лучше, чем я его. Но его оценка моих интуитивных открытий стала для меня решающим стимулом, и именно он первым подтолкнул меня к написанию этой книги.