В поисках белой ведьмы - [80]

Я резко повернулся и подошел к бронзовому саркофагу. Что заставило меня долго и пристально смотреть на него — дремлющие во мне темные силы или низменные человеческие побуждения? Смерть безоговорочно заявляла свои права. Итак, я был свободен, но одинок. Теперь целую вечность обречен я, сидя на обочине, провожать глазами похоронные процессии в безмолвии и одиночестве.

Голыми руками я сорвал крышку гроба. Я не чувствовал своей Силы, во мне кипел только гнев. Крышка, загрохотав, отлетела в сторону, из гроба разнесся тошнотворный запах бальзама.

Я ожидал увидеть все, что угодно — прах, кости, зловонный разлагающийся труп. Я не мог определить, сколько дней или сколько месяцев она пролежала там. Но, наверное, недолго, потому что тело ее, закрытое, вопреки масрийским традициям, бронзовой крышкой, сохранилось.

На ней были богатые одежды красного цвета, но тело не было раскрашено; плоть ее предстала мне такой, какой я видел ее раньше. Я понял, что умерла она не от чумы — я безошибочно узнал бы тот ужасный желтый цвет. Что же тогда, о боги, привело ее сюда? Несколько минут я глядел на нее, пока не заметил маленького серебряного цветка на ее груди. Сначала я принял его за украшение — но то оказалась рукоятка ножа — острого, но небольшого — такими ножами масрийские женщины подстригали себе волосы. Тот, кто решил им воспользоваться, должен был точно рассчитать удар и направить его не дрогнувшей рукой прямо в сердце.

В тот момент я решил, что это из-за меня она лишила себя жизни — так велики были мое горе и моя гордыня. Я склонился ниже и взял в руку локон ее черных волос; они блестели, как будто их только что причесала и уложила Насмет. По правде говоря, Малмиранет не выглядела мертвой. Но когда я положил руку ей на лоб, на нем остался след, похожий на синяк, а черный локон оказался у меня в руке.

Я в ужасе отступил и остановился, наткнувшись спиной на кирпичную стену. Оправившись от охватившего меня первобытного ужаса, я вспомнил, кто я теперь такой.

Не просто человек, не просто волшебник. Меня не сдерживали больше никакие земные законы природы. Раньше я уже слышал временами эти странные нашептывания, но в страхе отгонял их от себя. Теперь я не испытывал больше ни страха, ни сомнений. Вазкор победил смерть.

Если мне удалось все остальное, то, значит, и это должно получиться. Мне больше не придется быть одному на обочине дороги. Да, мимо будут проходить толпы людей, но я выберу из них тех, кто всегда будет рядом со мной.

Я снова подошел к саркофагу. Сгущающиеся сумерки окрасили плитки на полу в розовато-сиреневый цвет. Кругом была полутьма, лишь внутри меня горел яркий огонь.

Мне даже не стоило особого труда это сделать. Если бы боги существовали и если бы они были справедливы, они бы послали мне в тот момент предзнаменование. Хотя, может быть, они и дали мне какой-то знак, которого я не заметил.

Это было похоже на те исцеления, которые я производил тысячу раз — ничего особенного. Хотя с Хвенит, черной ведьмой, у меня были проблемы, она была почти при смерти, и пульс ее казался слабее дрожания комариного крыла. Но тогда я еще не познал до конца всех своих возможностей. Тогда я считал себя простым смертным, способным ошибаться.

Малмиранет вернулась, как море возвращается к своим берегам. Слово «вернулась» сразу пришло мне в голову, потому что она, казалось, возвратилась после скитаний в темном дремучем лесу. Кожа ее сделалась гладкой и упругой, трупные пятна исчезли, как тени черных деревьев в лесу смерти, где она гуляла. Внезапно глаза ее раскрылись и посмотрели прямо на меня. Я не был готов встретить этот взгляд, такой ясный и прямой. Она подняла руку и положила ее на грудь — туда, откуда я вытащил кинжал, и, не найдя смертельно ранившего ее острия, вздохнула.

Она все еще лежала в бронзовом гробу, и это мне не нравилось. (Даже в такую минуту я не мог избавиться от предрассудков.) Я взял ее за руку и произнес ее имя. Я помог ей сесть, а потом встать и выйти из гроба. Она стояла передо мной такой, какой я ее помнил, глаза блестели, как острие меча, но она не произнесла ни единого слова, не сделала ни одного движения.

Я провел ее в соседнее помещение, усадил на обитую шелком кровать и налил ей вина. Она не хотела пить, пока я не поднес кубок к ее губам. Она сделала глоток, я смотрел, как подрагивает ее горло, и это пробудило во мне желание. Заниматься любовью в могиле — в этом нет ничего противоестественного, смерть и любовь всегда рядом — природа старается возместить потери, поэтому за тяжелыми боями следует насилие. И теперь мне безумно хотелось лечь рядом с ней на сияющий шелк. Только ее широко раскрытые глаза удерживали меня.

— Малмиранет, — произнес я, — что случилось? Все в порядке, ты со мной.

Как по сигналу, она снова положила руки себе на грудь. Отметина кинжала исчезла — я это очень хорошо увидел, склонясь над ней в поцелуе. Она никогда не была так холодна со мной. Вначале я решил, что требую слишком многого, и, крепко обняв ее, попытался объяснить ей то, что она должна была уже понять, но еще не могла до конца осмыслить. Я был даже таким дураком, что попросил ее рассказать мне, почему она убила себя. Я должен был вывести ее из оцепенения шоком, если ничто другое не действовало.