В поисках Алибранди - [2]

Мы готовились к этому году последние пять лет. Получим аттестаты — и будущее либо взлетит до небес, либо смоется в унитаз, по крайней мере, нам так объясняли. Лично мне кажется, что аттестат — наименьшая из моих проблем, о которых, поверьте, я могу написать целую книгу. Мама считает, что, покуда есть крыша над головой, беспокоиться не о чем. Ее наивность меня очень пугает. 

Мы живем в районе Глиб, на окраине Сиднея в десяти минутах езды от гавани. У Глиб два облика. Один украшен прекрасными аллеями и роскошными старинными зданиями, другой воображает себя модником, но может похвастать разве что старыми домами ленточной застройки с видом на сараи и веревки для белья. Я обитаю в последнем. Мы (моя мама Кристина и я) живем на верхнем этаже старого дома.  Вообще-то, пока мне не стукнуло двенадцать, квартиру мы здесь снимали, но владелец продал ее нам за символическую цену, и хотя по моим прикидкам мама полностью расплатится лишь к моему тридцатидвухлетию, это куда лучше, чем брать что-то в аренду при нынешних жилищных проблемах. 

   С мамой у нас нормальные, пусть и немного странные отношения. Мы то до одури любим друг друга и часами обсуждаем разные глубокие темы, то ругаемся из-за самых пустяковых вещей, например из-за прошедшего по моей комнате урагана, потому что мама не позволила заночевать у друзей.

Она работает секретарем-переводчиком у нескольких врачей в районе Лейхардт, который, как назло, рядом с бабушкиным домом, а значит, после занятий я должна ехать прямиком к нонне и ждать маму там. Меня это страшно напрягает. Во-первых, самые клевые в мире парни садятся на автобус до Глиба, а самые отстойные — в тот, которые едет к бабушке. Во-вторых,  дома после обеда можно врубить музыку на всю катушку, а у нонны слушаешь величайшие хиты Марио Ланца — единственные записи, что у нее есть.

Мама воспитывает меня в достаточной строгости. Вдобавок бабушка постоянно лезет с дельными советами, хотя ее вмешательство выводит маму из себя. Они постоянно враждуют. С появлением школьного лагеря сражение разгорается с новой силой. Бабушка считает, что, если за мной не присмотрит кто-нибудь из нашей семьи, меня там непременно изнасилуют или убьют. Она упрекает маму в том, что та плохая мать, уделяет мне мало внимания и разрешает остаться в лагере. Мама почти всегда ей уступает, но порой, когда мы собираемся втроем, начинается Третья мировая война.

Трудно сосредоточиться на какой-то одной из моих проблем. Самая большая заключается в том, что я учусь в школе, где преобладают ученики из обеспеченных семей. Богатые родители, богатые предки. В основном англосаксонские австралийцы, которые живут себе припеваючи.

Затем богатые европейцы, из тех, что двадцать лет вкалывали без выходных, чтобы их дети попали в дорогие школы и получали приличное образование, недоступное родителям. Деньги у них водятся, но все они бакалейщики, или строители, или преимущественно рабочие. Тем не менее они весьма предприимчивы. Выходцы из бедных районов превратились в «респектабельных» граждан. Именно респектабельность подняла их в глазах общества.

Я проходила по категории стипендиатов, и при одном только упоминании об этом предпочла бы быть дочерью рабочего.

С первых же дней я почувствовала себя не в своей тарелке. Наверное, потому что не училась со всеми в начальной школе. А может, оттого, что у меня шестилетняя английская стипендия. И зачем я так стремилась ее получить? Она вышла мне боком, ведь в итоге я угодила в школу, которая мне не по душе, а хотела попасть в ту, куда перешли мои друзья, итальянцы и греки. Я считала их ровней, легко находила общий язык, и мы наводили шороху в начальной школе. Они понимали, каково это, когда тебе чего-то не разрешают или когда бабушка сорок лет носит траур. Я даже выглядела, как они. Темные волосы, темные глаза, оливковая кожа. Мы были созвучны — заплутавшие среди двух жизненных укладов создания. И мне было уютно среди них.

Полагаю, в моем случае дела обстояли гораздо хуже. Мама родилась здесь, что, по мнению итальянцев, не позволяло видеть в нас соплеменников. Однако не были мы и полноценными австралийцами, поскольку бабушка и дедушка появились на свет в Италии. Но невзирая на это, в начальной школе я нормально общалась с одноклассниками и была среди них своей. В разговорах мы плавно переходили с итальянского и греческого на английский, за обедом обменивались бутербродами с салями и вяленой ветчиной, и жизнь на школьном дворе протекала здорово, хотя за его пределами все обстояло совершенно иначе.

Отношение итальянских матерей к моей незамужней маме меня подчас бесит. В ее воображаемой опале нет ничего жутко романтического. В шестнадцать лет она переспала с соседским парнем того же возраста, а потом его семья, чтобы избежать последствий, переехала в Аделаиду. Узнав о беременности, он даже не удосужился с ней связаться. Нам известно только, что он барристер в Аделаиде. Не знаю, в чем тут логика, но сверстникам не разрешают приходить ко мне в гости: многие хотели бы, но им нельзя. Бог знает, что, по мнению итальянских мамаш, моя мама может сделать или сказать их детям.