В пламени холодной войны. Судьба агента - [16]

Короче, предупреждением генерала нельзя было пренебречь, и с этого момента Стиг использовал любую возможность, стремясь налетать побольше часов, ибо знал, что поставлено на карту. Но мечта каждого офицера ВВС – стать командиром флотилии – для него так и осталась мечтой. Смертельный удар по его честолюбию последовал в 1948 году.

– Ты не подходишь для почетной должности командира флотилии!

Норденщельд, верный своему обычаю, рубанул без обиняков. И чуть погодя добавил:

– Но у тебя явный талант к разведывательной работе, и с твоим прекрасным знанием языков ты окажешь гораздо большую услугу ВВС, если послужишь за рубежом в качестве военно-воздушного атташе.

Предполагалось, что это слова утешения. К тому же именно о такой карьере Стиг давно уже тайно мечтал.

Но не сейчас! И не такой ценой.

Он не привык к подобным ударам судьбы и был страшно разочарован. Закончить службу подполковником… Энергия, устремленность, желание – все вдруг оказалось бессмысленным. И что еще хуже, его характер не позволял поделиться переживаниями ни с кем из ближайшего окружения. Все лежало и накапливалось внутри, не получая выхода или разрядки…

К чести «поверженного», это не изменило его отношения к Норденщельду. Веннерстрем восхищался им по-прежнему и продолжал восхищаться в течение всей жизни. В душе он признавал, что генерал прав. В конце концов, запас агрессивности, таившийся в подавленном сердце, пришлось обратить против себя самого: почему не готовился к летной карьере заранее, более тщательно, почему не планировал будущее с дальним прицелом?

Именно это разочарование, вместе со злостью завязанное в тугой узел безысходности, и стало причиной события, последовавшего незадолго до нового отъезда Веннерстрема в Москву.

В Стокгольме, накануне отъезда в СССР, у меня еще оставались кое-какие обязанности. Одной из них была «забота» о русском военно-воздушном атташе полковнике Иване Рубаченкове. С ним приходилось много встречаться, особенно во время неоднократных поездок по стране. Наше знакомство развивалось в основном в автомашинах, самолетах и купе поездов.

Он был суровый человек, действительно дерзкий тип. Предпочитал курить отечественные папиросы, с ошеломляющей легкостью перекидывая их из одного угла рта в другой. Кажется, складывалось так, что мне суждено было знакомиться с вечно озабоченными русскими, и Рубаченков не был исключением. По крайней мере, после того, как планы создания НАТО почти привели к заключительному подписанию пакта.

– Один камуфляж, – комментировал Рубаченков, следуя инструкциям, полученным из Москвы. – Пакт в своей основе агрессивен: просто империалисты готовят себе позиции для нападения.

Швеция не предполагала входить в блок и вела переговоры с Норвегией и Данией о сепаратном северном оборонительном договоре (который так и не был создан).

– Означает ли это, что Швеция пойдет на какое-нибудь секретное соглашение с НАТО? – спрашивал он меня раз за разом.

Разумеется, такую возможность я отрицал.

Неожиданно у «моего» русского появилась новая область интересов. Он утверждал, что прочитал в местной газете что-то о взлетно-посадочной полосе на военном аэродроме в Уппланде – о планах ее перестройки и увеличения длины. Об этом он доложил домой и теперь «пытал» меня.

В то время в ряде стран Европы стали переоборудовать старые и строить новые военные аэродромы. В Москве, естественно, задались вопросом: почему? Чтобы разрешить базирование или промежуточную посадку американских бомбардировщиков? Чтобы эти самолеты с удлиненных ВПП могли взлетать с полной нагрузкой?

Не так уж невероятно, что Москва заинтересовалась докладом Рубаченкова. Разным представителям за рубежом рассылались запросы с просьбой уточнить детали.

Не знаю, насколько это было важно для Москвы, но для Рубаченкова, несомненно, важно. Он хотел показать, на что годится, и надоедал мне по любому поводу. Его интересовало все: планируемая длина, грузоподъемность, точное местоположение. Но ответов он не получал.

– Поскольку вы так чертовски таинственны, я вынужден думать, что есть что-то подозрительное, – резюмировал он как-то.

– Ничего подозрительного. Всего лишь пример слишком тщательного засекречивания. Никаких аэродромов, кроме предназначенных для базирования шведских самолетов.

В отношении моего повторного отъезда в Москву вначале все казалось ясным. Как со шведской, так и с русской стороны. Но затем русские по какой-то причине изменили позицию. Все застопорилось. У наших возникли сомнения: не мои ли оживленные контакты с американцами насторожили русских?

Если бы мадам Коллонтай была на месте, она бы легко все уладила. Но ее не было. Оставался только Рубаченков: какая-никакая, а все-таки поддержка. Способом, который казался мне дипломатичным и хитроумным, я дал ему понять, что готов к торгу информацией. Это случилось на званом вечере.

Вначале мы поговорили о проблеме получения визы и моего размещения в Москве. Иван обещал содействие. Затем повисла пауза… Он зажег одну из своих вечных папирос и смотрел прямо перед собой. Я видел его суровый профиль:

– Насчет взлетно-посадочной полосы… Мне нужно что-то для доклада домой!