В паутине южной ночи - [32]

Она готовилась к вечеру. Собрала волосы в высокую прическу, накрасила глаза и ресницы, хотя обычно предпочитала только наложить на веки тени; а на лицо — тон и блеск на губы. Но сегодня вечер должен быть особенным, и поэтому она накрасила губы помадой. Красной. Говорят, красный цвет вызывает у мужчин желание. Она сегодня хотела вызвать это желание — впервые. Сейчас ей надо быть красивой и сексуально привлекательной. Она мечтала, как он будет смотреть на нее, как скажет, какая она красавица, как аккуратно вынет из волос шпильки и распустит их по ее плечам. Как погладит ее лицо, проведет трепетной ладонью по ее телу, скрытому тончайшей тканью вечернего платья, и ее тело отзовется… поймет, что это — он. ОН. Тот, кто ей нужен на самом деле, тот, кого она так долго искала. Тот, кого она полюбила. Тот, кто не стал тащить ее в постель в первый же день, кто боялся даже дотронуться до нее и тем не менее с гневом оглядывался на прохожих, пожирающих ее глазами. Тот, кто водил ее в картинную галерею, и рассказывал о Рубенсе. Или о Веласкесе? Ах да, о Ренуаре…

Да какая разница, о ком. Главное, что он умный. Не какой-нибудь там грузчик или слесарь-алкоголик. Он просто чудо. Добрый, умный, понимающий… Но главное, — она нужна ему! Она не может ошибиться, потому что ее душа рвется к его душе. Ему нужна она сама. Она, а не ее тело, которое бог создал совершенным. Она, а не ее лицо, которое словно написал влюбленный художник. Она привлекла бы его, даже если бы была уродиной. Она в этом уверена! О да, никогда она еще не была так уверена, как сейчас!

Ее глаза блестели, кожа вдруг разгладилась, и исчезли крошечные морщинки возле глаз, губы приоткрылись, и она стала похожа на совсем юную влюбленную девчонку. Она смущенно хихикнула, а потом засмеялась, б конце концов, имеет она право на счастье?

Вот это счастье и настигло ее! И ничего стыдного в этом нет. Она столько страдала и выстрадала его. Он — единственный, кто может изменить ее. Да что там, уже изменил! Правда, если не считать недавнего инцидента… Но она уже договорилась сама с собой, что этот ее поступок был последним. Больше ей не надо делать ничего такого, потому что ОН — найден!

Она запела, закружилась у зеркала и вспомнила, что не надела новые туфли на каблуках, купленные сегодня утром специально для этого платья. Может быть, и вправду рассказать ему все? Ведь он же — следователь, он должен понять ее и помочь ей!

Куропаткин собирался на свидание, как на заклание. То есть это не было свидание. Вернее, он не сказал Анжеле, что это не свидание. Не смог. Потому что она пригласила его к себе на ужин. А что такое ужин, как не свидание? И тюфяк Куропаткин растаял и не смог сказать ей, что придет по делу. И никакого ужина не хочет, потому что не голоден. Да, надо было сказать именно так. Но теперь уже поздно. Нужно было пригласить ее к себе в кабинет как возможного свидетеля, официальным тоном попросить явиться во столько-то, и все. И поставить на этом точку. Но Куропаткин понимал, что Анжела именно та женщина, которая замкнется в себе в его кабинете и наотрез откажется что-либо вспоминать. С ней надо было ухо держать востро, начинать разговор с каких-то приятных моментов, вызвать ее на откровенность, успокоить и только потом спрашивать. А вот так, наскоком, нахрапом, ничего не получится.

Куропаткин с досады плюнул на пол, чего никогда раньше не делал в своем кабинете. Уж он-то мог не врать самому себе! При желании все было бы возможно: и вызвать ее сюда, и разговорить. Он шел к ней домой, потому что хотел ее, жутко хотел. Он становился сам не свой при виде этой женщины. Она была для него чем-то сродни магниту, притяжение действовало на следователя очень сильно. Он, конечно, противился ему, но ведь самому себе-то мог признаться, что страстно желает ее. Самое странное, что такое ощущение было для капитана внове. Ни разу в жизни он никого так не хотел, да и вообще был не особенно искушенным в сексуальном плане, и Спокойно переносил даже длительное воз-Держание. А вот поди ж ты, Анжела притягивала его к себе и манила, дразнила и поощряла. И почему же он, дурак этакий, идет к ней с этим дурацким букетом цветов и коробкой конфет, как заправский донжуан с джентльменским набором, только презерватива не хватает? Наверное, потому, что хочет еще раз посмотреть на нее, подышать одним воздухом с ней — напоследок, на прощание.

Ведь он-то знает, что идет к ней по делу, хочет с ней поговорить, чтобы она вспомнила все, что может прямо или косвенно относиться к убийству. Ведь она была на месте преступления и живет совсем неподалеку. И вообще, могла что-то заметить еще в тот вечер, когда было совершено нападение на Корнилова. Анжела удивительным образом два раза оказалась на месте преступления, где произошли убийство Эленберга и нападение на Корнилова.

Черт! Куропаткин понимал, что все эти доводы шиты белыми нитками. Если бы она что-то заметила, то сразу бы ему об этом сообщила, когда он в первый же вечер знакомства выложил ей, что он — следователь. Зачем же он идет к ней?

Тем более что точно знает, что не позволит себе поддаться чарам этой прекрасной женщины и не станет укладывать ее в постель. Почему? Ответ был крайне прост: он не любил Анжелу, а лишь желал ее. А любить и желать — совсем не одно и то же. Следователь Куропаткин был до смешного старомоден. Он считал, что нужно укладываться в кровать лишь с той женщиной, которую любишь. А любил он только свою жену, которая в это время гостила у родителей в Северной столице.