В паутине - [84]

А теперь все снова запуталось. Гей вышла в старый сад Майского Леса, бархатный и ароматный в чарах убывающей луны. Призрак ушедшего счастья вернулся и смеялся над нею. Ноэль свободен. И Гей знала, что Нэн права. Она очень хотела его — всем сердцем, все еще хотела… а в октябре должна выйти за Роджера.

IV

Питер Пенхаллоу обнаружил, что желание заполучить нечто доставляет ему удовольствие. В джунглях Амазонки, охладив свой гнев, он неустанно мечтал вновь услышать прелестный смех Донны и через год вернулся домой, чтобы помириться с нею. Нимало не сомневаясь, что найдет ее столь же жаждущей «помириться», как и он сам. Питер весьма немного знал о женщинах, а еще меньше о женщине — дочери Утопленника Джона. Он прибыл субботним вечером, сильно удивив близких родственников, которые полагали, что он до сих пор находится в Южной Америке, и немедленно позвонил Донне… точнее, попытался позвонить. Трубку взял старый Джонас и сообщил, что в доме никого нет, и он не знает, куда они ушли.

Питер в бешенстве изгрыз все ногти, пока дождался утра, чтобы встретиться с Донной в церкви. Его любимая… все такая же… со скорбными тенями под глазами и темными, словно тучи, волосами. Что за дураками они были, поссорившись на пустом месте! Теперь они посмеются над этим!

Донна никогда в жизни не испытывала такого потрясения, как в тот момент, когда увидела Питера, взирающего на нее через церковный зал. Внешне же она сохранила такое спокойствие, что Вирджиния, взволнованно наблюдающая за ней, облегченно возвела взор к потолку.

Весь этот год Донна жестоко ненавидела Питера, а, сейчас, кажется, еще больше. После первого изумленного взгляда она больше не смотрела в его сторону. Когда служба закончилась, он направился к ней по церковному двору, чтобы встретить… восторженно, ликующе, властно. Какая роковая ошибка! Если бы он вел себя хоть чуточку скромнее, немножко менее по-петушиному, если бы показал себя кающимся, пристыженным Питером, смиренно подползающим за прощением, Донна, несмотря на ненависть, могла бы броситься к нему на шею на глазах у всех. Но подойти вот так — словно они расстались только вчера, словно не он вел себя так возмутительно, когда они расстались, словно целый год не игнорировал ее существование, не прислав ни письма, ни открытки; безо всякого раскаяния подойти к ней, с улыбкой, ожидая, что она будет благодарна за то, что он простил ее — именно этого и ожидал Питер — нет, это чересчур. Донна, бросив на него один единственный холодный презрительный взгляд, отвернулась и ушла.

Питер оказался в довольно дурацком положении. Парни, стоявшие неподалеку, захихикали. Вирджиния бросилась к Донне, чтобы помочь ей пройти через испытание. И в ответ получила: «Не будь столь… чувствительной» — вот и вся благодарность.

Утопленник Джон хотел выругаться, но не смог, хотя радостно вспомнил, что меньше, чем через месяц дело с кувшином решится, и можно будет изъясняться свободно. Питеру оставалось лишь развернуться и уйти домой, теряясь в догадках, как он влез в такую историю лишь ради того, чтобы заполучить женщину.

Питер предпринял следующую попытку, явившись к дому Утопленника Джона, войдя без стука и потребовав Донну. Утопленник Джон бушевал, топал ногами, короче говоря, неплохо сыграл почти идеального родителя… при этом… трудно поверить… ни разу не выругавшись. Питеру было наплевать на Утопленника Джона, если бы только он мог увидеть Донну, а не ее тень. Он вернулся домой поверженным, в сотый раз спрашивая себя, зачем все это терпит. Это стало настоящим наваждением. Донна не стоила такого, ни одно женское существо на свете не стоило. Но он намерен получить ее любой ценой. Он не собирался страдать еще год, как страдал в верховьях Амазонки. В конце концов, он стукнет Донну по голове, забросит на плечо и унесет. Ему не приходило в голову, что следовало всего лишь попросить прощения за тот вечер у западной калитки. Но вряд ли он сделал бы это, если бы и пришло. Во всем виновата Донна. Он простил ее… великодушно, без слова упрека, а она до сих пор, кажется, ждет, что он приползет к ней на четвереньках.

Наконец, поняв, что поговорить с Донной невозможно, Питер написал ей письмо — вероятно, худшее из когда-либо написанных с такой целью. Донна сама получила его на почте и, хотя никогда не видела небрежного крупного почерка Питера, сразу поняла, что письмо от него. Она пришла в свою комнату и села, положив его перед собой. Она подумала, что должна вернуть его нераспечатанным. Вирджиния, без сомнения, посоветовала бы сделать именно так. Но если она так поступит, то проведет остаток жизни, гадая, что же там было написано.

Наконец она распечатала его. Это была грубая эпистола. Ни слова раскаяния… ни даже любви. Питер писал, что через неделю уезжает в Южную Африку, где намерен провести четыре года, фотографируя львов в их природном окружении. Поедет ли она с ним или нет?

Это поедешь-или-нет письмо взбесило Донну, а ведь она бы простила, хоть он и не просил прощения, если бы в письме было слово «любимая» или хотя бы «Х»[21] для поцелуя. Прежде чем ее бешенство утихло, она разорвала письмо на четыре части и положила в конверт, чтобы вернуть послание Питеру.