В паутине - [42]

Донна шла извилистой тропой вдоль Розовой Реки, пока не достигла укромного места, куда и вела тропа. Старый фруктовый сад и полуразрушенный дом посреди него. Дом ухаживаний, так называл его дядя Пиппин, потому что влюбленные парочки имели привычку сидеть на его ступенях, но сегодня здесь никого не было. Она пришла как раз вовремя, чтобы встретить Питера Пенхаллоу, который, привязав лодку к стволу дерева, поднимался по старой, поросшей мхом тропинке. Они уставились друг на друга, понимая, что это Судьба.

Питер вернулся домой после похорон в состоянии глубокого уныния. Каким же ослом он был! Донна намеренно повернулась к нему спиной и отправилась рыдать на могилу Барри — или, по крайней мере, над его памятником. Ее сердце до сих пор похоронено там. Питер смеялся, когда впервые услышал, что Донна сказала такое. Но больше он не смеялся. Теперь это стало трагедией.

В отчаянии он взял лодку молодого Джеффа и отправился вниз по реке с романтическим намерением доплыть туда, откуда виден свет в окне Донны. Питер был настолько болен любовью, что мог совершить любой ребяческий поступок. Сумерки сгущались. Сначала река была бледно-золотой, затем — темно-серебристой, а потом — словно женщина, ожидающая в темноте. Вдоль ее бархатистых берегов светились окна домов. У него, у Питера, не было дома. Кроме того, где живет Донна. Дома, в котором она живет для него. А затем он увидел ее саму, идущую по извилистой тропе. Когда они пришли в себя, то обнаружили, что сидят рядом на ступеньках Дома ухаживаний, между двух кустов цветущей спиреи. Питер сказал: «Добрый вечер», хотя хотел сказать: «Славься, богиня!» Донна вообще не помнила, что сказала.

Вокруг сгущался вечер, слабо светили звезды, ветер приносил ароматы ночи. Где-то через две фермы о своем существовании нахально сообщала какая-то собака.

Теперь Донна знала, что Питер любит ее. Она разделит с ним страсти и чудеса его жизни — она узнает, как соблазнительно изведать пути, где не ступала нога белой женщины, они вместе увидят девственные горные вершины, взбираясь к закатным небесам, они будут стоять на вершинах в Дариене, они проведут ночи в джунглях, жаркие, благоухающие, пряные ночи. Или под звездами пустыни — ведь она никогда не слышала, как звучат колокольчики верблюдов.

— Думаю, я пьян с тех пор, как увидел тебя на приеме тети Бекки, неделю назад… год назад… жизнь назад, — сказал Питер. — Пьян твоею дьявольской магией. А всю жизнь считал, что ненавижу тебя! Тебя!

Донна восторженно вздохнула. Она должна навсегда сохранить в памяти этот миг. Приключение, тайна, любовь — эти три слова отныне принадлежали и ей. Она перешагнула порог, чтобы стать совершенной, молодой, бесстрашной и счастливой, словно никогда не получала горького урока, что радость может умереть. Она не гадала о том, что сказать — слова были не нужны. Она знала, что очень красива, она надела свою красоту, как наряд. И ночь была хороша и старые провалившиеся ступеньки, и собака. А Питер… это был просто Питер.

— Разве он не чудесен? — спросил Питер о ветре, что обдувал их с реки. — Ненавижу вечера, когда нет ветра. Они кажутся мертвыми. Мне в десять раз лучше, если дует ветер.

— И мне, — сказала Донна.

Они замерли в молчаливом восторге, ощущая как прекрасно, что оба любят ветер.

Из-за тучи показалась луна. По черноте старого сада побежали серебряные тени. Питер так долго молчал, что Донне пришлось спросить, о чем он думает. Просто для того, чтобы услышать любимый голос.

— Смотри, как это темное облако освобождает луну, — ответил Питер, который не собирался ухаживать по-простому. — Словно из затмения.

— А каким серебром оно блистает со стороны луны, — мечтательно произнесла Донна. — Должно быть, это чудесно.

— Когда я куплю аэроплан, мы полетим туда, где есть такое же облако, чтобы посмотреть на него с лунной стороны, — сказал Питер, который прежде никогда не думал о приобретении аэроплана, но сейчас понял, что должен купить его и помчаться на нем через облака вместе с Донной. — И я подарю тебе Южный Крест, как брошь. Или ты предпочитаешь пояс из Ориона?

— О! — сказала Донна. Она встала и протянула руки к луне. Возможно, она знала, что у нее очень красивые руки, мерцающие мрамором сквозь рукава тонкого черного платья.

— Жаль, что я не могу полететь прямо сейчас.

— Со мной?

Питер поднялся и сгреб в объятиях темное цветение ее красоты. Он целовал ее снова и снова. Донна отвечала на поцелуи, бесстыдно, как сказала бы Вирджиния. Но она не думала ни о Вирджинии, ни о Барри, ни о старых распрях. Она и Питер были одни в этой прелестной лунной ночи, в ее тенях и блеске.

— Со мной? — снова спросил Питер.

— С тобой, — ответила Донна меж поцелуями.

Питер триумфально рассмеялся, глядя на нее.

— Я единственный мужчина на свете, которого ты могла бы полюбить, — высокомерно и искренне объявил он. — Как скоро мы можем пожениться?

— Хи-хи, как романтично, — хихикнула миссис Тойнби, которая вот уже минут десять стояла за углом дома, наблюдая за ними своими злыми черными глазками.

— Хо-хо, моя проныра, вы тут как тут, — сказал Питер. — Порадуйтесь со мной, вдова Тойнби, Донна пообещала выйти за меня.