В парализованном свете. 1979—1984 (Романы. Повесть) - [6]

В лаборатории этой работали три знаменитых аса, три кита, можно сказать, переводческого дела, каждый из которых представлял собственное научное направление. Старший, то есть наиболее старый из них, Борис Сидорович Княгинин, был типичным представителем классической традиции. Идеологически противостоял ему, одновременно как бы и дополняя, Андрей Аркадьевич Сумм — пятидесятилетний реформатор всего переводческого дела в Институте химии. Третий же, Иван Федорович Тютчин, не только в возрастном, но и в функциональном, так сказать, отношении представлял собою некое промежуточное звено, нечто вроде соединительной шестеренки, и трудно даже предположить, как без него могли бы взаимодействовать в качестве составных частей одной машины новатор Андрей Аркадьевич и консерватор Борис Сидорович.

Здесь же работал и некто Непышневский — молчаливый, словно бы постоянно чем-то недовольный физик-теоретик преклонных лет. Его присутствие в отделе информации объяснялось тем, что никто больше не захотел предоставить ему профессиональное убежище после очередной институтской реорганизации то ли из-за его неуживчивого характера, то ли из-за невозможности позволить себе роскошь содержать собственного штатного теоретика. Главной его задачей и прямой обязанностью в отделе было не мешать работать остальным, и потому большую часть времени он проводил в парке, бродя по аллеям, гуляя в лесу, чертя на земле или на снегу, в зависимости от времени года, какие-то формулы, символы, знаки. Своими теоретическими изысканиями и соображениями Непышневский раз в году делился с директором, а раз в три года — с одной из секций научно-технического совета, которая, ничего в том не понимая, всегда утверждала его устные отчеты единогласно.

Младший переводчик Алексей Коллегов — муж Инны, аспирантки профессора Степанова, и молодые инженеры Орленко, Голубенко, Оводенко, которых постоянно путали из-за сходства фамилий и даже манеры держаться, — все они тоже работали в ЛПИМТ. Поскольку лаборатория считалась развивающейся, ее кадровый состав постоянно увеличивался, и частью этой политики был прием нового сотрудника Таганкова.

Кроме ЛПИМТ, стремительно размножавшийся простым делением отдел информации уже включал в себя к этому времени группу отечественной информации, лабораторию единичного размножения, библиографическую группу, группу международного сотрудничества, лабораторию поиска и развития, лабораторию управления, а также лабораторию перспективных разработок, непосредственно возглавляемую начальником отдела Вигеном Германовичем Кирикиасом — человеком сдержанным, но решительным, из породы тех начальников, что мягко стелют — жестко спать.

Окна комнат переводчиков выходили в парк, в корпусе напротив помещались химики, однако из-за деревьев, его заслонявших, информаторы при всем желании не могли видеть бабочек, с фанатичной неотступностью круживших возле постоянно открытой фрамуги степановской лаборатории.

ГЛАВА II

НА ЗЕМЛЕ

За оградой, рядом со зданием аэропорта, запускали и глушили свои мощные двигатели самолеты. Они тяжело трогались с места, медленно уползали по асфальтированной дорожке, словно древние ящеры, раздраженные бесцеремонным присутствием отчаянно глупых мелких животных, всех этих гомо сапиенс, за которыми и гоняться-то было унизительно, разве что немного попугать. Сердитое рычание перерастало в оглушительный рев, чудовище медленно разворачивалось, коротко разбегалось, неожиданно отрывалось от земли и отправлялось восвояси — гордое, неприкаянное, чуждое стадному инстинкту, прекрасное в своем одиночестве. Умчавшегося тотчас сменял другой монстр, который тоже ревел, трясся, вибрировал в потоках горячего воздуха, им же самим распаляемого, и от этого по всей земле гулял сухой ветер, витал приторный запах неотработанного горючего.

Самолеты улетали и возвращались. Иссякнув, отчаявшись снова подняться в воздух, очередной крылатый гигант, эта парализованная незримым врагом неимоверных размеров личинка, утих, замер в смертельной истоме. И тотчас вокруг началась поначалу робкая, затем все более оживленная возня. Мелкие фигурки пассажиров, вывалившись из зияющей в серебристом брюхе дыры, рассыпались по полю и, будто почуявшие еще лучшее лакомство муравьи, устремились к застекленному павильону.

Здесь тоже было шумно, но, пожалуй, меньше, чем в самолете, пахло ароматической эссенцией и разогретой электрической изоляцией. Возле же буфетных стоек специфический самолетный запах окончательно растворялся в назойливом аромате кофе и свежих булочек.

— Нас должны встретить, — сказал Триэс, оглядывая толпу, которая медленно текла по проходу.

Чемоданы. Корзины. Сумки. Мелькали обнаженные плечи, туго обтянутые джинсами бедра, высокие каблуки, крепкие шеи мужчин, загорелые руки женщин с рубиновыми миндалинами ногтей, цветные майки, не столько прикрывающие наготу, сколько подчеркивающие каждый мускул, всякую складку, изгиб. Пассажиры местных авиалиний излучали здоровье, свободу и счастье. Там и тут подобные каменным изваяниям женщины, совсем не похожие на тех, кто только что прилетел или, напротив, собирался улететь, продавали завернутые в целлофан букеты роз.