«…В памяти эта эпоха запечатлелась навсегда»: Письма Ю.К. Терапиано В.Ф. Маркову (1953-1972) - [11]

2) Очень благодарю Вас и Моршена за участие в «пенсии»; ввиду устройства в дом «пенсия» прекращает свое существование, поэтому больше ничего не посылайте М-mе Рубисовой.

К литературным делам возвращаюсь как будто из другого мира, так «это было давно». О Хлебникове, как это ясно из текста статьи — только самого раннего периода, то, что рассказывал Г. Иванов. Я знаю, что потом Мандельштам очень высоко ценил Х<лебникова>. Думаю также, что будучи вообще податливым к чужим влияниям (кое-что — о поправке — во «Встречах»), М<андельштам> мог после «Tristia» быть даже под прямым влиянием. Есть же среди позднейших его стихов такие, в которых явно влияние Пастернака, но с другой стороны, с самого начала у М<андельштама> была и своя «фут<уристическая> линия», свой герметизм.

Я совсем не обиделся за «Париж» — то, что я имею свое отношение к идеологии «Парижа» — основано на «истории» «парижской ноты», которую не все знают. М. б., когда я возвращаюсь к «истории», получается так (со стороны), как будто я за «Париж» обижен — но сам я никогда не имел такого намерения — «обижаться». И, повторяю, Париж никак не настаивает на том, что достиг «конечного» (иначе — смерть бы ему была), да и вообще «настаивать», «утверждать» и т. п. не в духе этой эпохи — 1926–1939. Ваше замечание о том, что Поплавский не русский «футурист» — верно (G. Apollinaire, Рембо и т. п.), жаль, что Ваше письмо я получил после того, как написал о Вашей статье о футуризме[84]. И еще: «новое», т. е. «послевоенное», поколение «парижан» тоже не может понять наших восторгов в отношении Поплавского. Интересно — в чем дело? Вероятно, в каждом поколении существуют свои пристрастия, основанные, б. м., на бессознательной какой-либо общности, что ли, созвучности какой-то «ноте», которая звучит только для них, а потом уже не звучит? А м. б., наоборот, «новые люди» не сумели прочесть Поплавского? И это может быть. Книг Хл<ебникова> я так еще и не получил, впрочем, и не искал, не до них было. А в статье о футуризме, мне кажется, критик и ученый заглушили в Вас поэта, заставили на время поверить в реальность «измов», в значение рационального момента в творчестве: «хотел», «следовал такой-то программе или течению» — на самом же деле:

Но, повинуясь только звуку

Души, запевшей, как смычок,

Вдруг подниму на воздух руку,

И затрепещет в ней цветок…

(из «Тяж<елой> лиры» В. Х<одасевича>, по памяти[85]).

Теперь об ином. Здесь проектируют съезд писателей зарубежья — в конце лета. М. б., судьба позволит нам встретиться. Возможно, что со временем напишу Вам более подробно об этом и даже о том, какой бы доклад Вы хотели сделать? Но сейчас еще рано, т. к. не знаю, во что все эти разговоры выльются.

Крепко жму руку.

Ю. Терапиано

14

5. III. 55

Дорогой Владимир Федорович,

Сейчас получил уже на новый адрес Ваше письмо от 28/11, через которое почувствовал Вас — внутренне, на глубине <нрзб> теплее и лучше самому.

На Ваше письмо от 13/II не смог ответить, т. к. только что похоронил Ставрова, затем был переезд, хлопоты, сосредоточиться совсем не мог. Как раз ко дню окончательного переезда заболел гриппом, переезжал больным и только теперь прихожу в себя. Вчера узнал новую печальную весть — умер в Тель-Авиве поэт Довид Кнут[86]. В 20-х гг. (25–26) мы с ним <медитировали?>, были очень дружны долгие годы и только после его неудачной (с моей точки зрения) женитьбы на дочери А. Скрябина, сумасшедшей Ариадне[87], наша дружба как-то расстроилась. Кнут был очень талантливый поэт, и человек тоже талантливый, с детской милой душою, веселый и всегда полный энергии. Вспоминаю прошлое, его стихи и т. д. — и еще мне грустнее. Во время войны я потерял близких людей, теперь опять, как— то даже страшно думать, что почти все мои прежние друзья уже не принадлежат этому миру. Вот книга об А. Белом покойного критика Мочульского[88] — и его тоже нет. И даже как-то досадно, что многие «худшие» из литературной среды, пройдя безвредно «огонь, и воду, и медные трубы», благополучно процветают. Такие сопоставления делать грешно, но все-таки иногда такое вырвется. Ставров последние годы постепенно сходил на нет, не хотел писать, поэтому вялость его ответов не удивительна. Но разве могли Вы знать, в чем дело, когда и близкие его не знали.

Проект съезда[89] поддержан кругами, которые, вероятно, помогут его осуществить, вопрос не столько в средствах, сколько в организации, это — ахиллесова пята россиян. Вы — в списке предполагаемых присутствующих и говорящих. Через 2 недели будут здесь организационные разговоры, поставлю Вас в курс о них.

«Парижскую поэму» Набокова не читал, где она напечатана?[90] «Бульмиш» — студенческое сокращение Boulevard St Michel — главная артерия Латинского квартала, на которой в любое время дня и ночи полно студентов. Откуда же строчки «Ils furent…»[91] — не припоминаю.

На Ваше письмо по поводу моей статьи о «Футуризме» подробно отвечать сейчас не буду, т. к. спор «письменный», а не «разговорный» труден тем, что отсутствуют интонации, реплики подаются через несколько недель и т. д., т. е. по существу подобный разговор внутренне нелоялен, все время как бы бить связанного, и, связанный, получаешь удары. Самое существенное в недоразумении или в понимании каждым по-своему тезисов «Футуризма», мне кажется, — их формулировка — она неясна, и, естественно, возражавшие поняли не так, как, видимо, понимаете Вы сами. «Знак равенства между хорошей поэзией и футуризмом» (даже независимо от измененного названия статьи), отношение к течениям как к чему-то реально влияющему, создающему и т. д. — чего Вы сами не находите в Вашей статье («поступательного движения в поэзии — этой идеи нет в моей статье») — все это все-таки читатель вправе вывести. Я дал прочесть Маковскому Вашу статью, чтобы проверить свои реакции, и его возражения (его восприятие) совпали с моими. Вы писали об идеях, а не об «измах» — но здесь-то и получился корень недоразумения.