В ожидании дождя - [90]

— А, точно. — Бубба опрокинул вторую стопку. — Я забыл.

— Вот и будь хорошим мальчиком, — сказала Ванесса.

— Ладно.

Энджи прищурилась и посмотрела на меня. Я подавил в себе желание спрыгнуть с барного стула и выбежать из комнаты, вопя во все горло.

— На ужин остаться не хотите? — спросила Ванесса.

Энджи кое-как сползла со стула, уронив на пол свою сумку.

— Нет, нет, мы… мы уже поужинали. Так что…

Встал и я:

— Так что мы… Э-э…

— Пойдете? — спросила Ванесса.

— Точно. — Энджи подобрала сумку. — Пойдем. Мы.

— Вы даже не выпили, — сказал Бубба.

— Сами допьете, — сказал я.

Энджи быстро, в пять-шесть шагов пересекла комнату и достигла двери.

— Клево. — Бубба опрокинул очередную стопку.

— У тебя лайма нет? — спросила его Ванесса. — Я бы не отказалась от глоточка текилы.

— Надо поискать.

Я дошел до двери и оглянулся на них через плечо. Бубба стоял возле холодильника, закрыв его своей массивной тушей. Ванесса, изогнувшись, тянулась к нему всем своим гибким телом.

— Пока, — сказала она, не отрывая взгляда от Буббы.

— Ага, — сказал я. — Пока. — И убрался оттуда к чертовой матери.

Энджи начала хохотать, едва мы выскочили на улицу. Она смеялась и не могла остановиться, как будто обкурилась травы. Сгибалась от смеха пополам и все еще хихикала, когда через дырку в ограде мы выбрались на детскую площадку.

Ей удалось взять себя в руки только тогда, когда она прислонилась спиной к детской горке и подняла глаза к окнам Буббы. Смахнула выступившие слезы и перевела дух:

— Мама родная… Твоя адвокатша и Бубба. Господи боже. Теперь я все в жизни повидала.

Я оперся о металлические ступеньки горки:

— Она не моя.

— Ну, теперь-то уж точно не твоя, — сказала она. — После него она на нормального мужика и не посмотрит.

— Он почти неандерталец, Эндж.

— Ну да. Но член у него до колена. — Она ухмыльнулась. — Как у коня.

— Информация из первых рук?

Она засмеялась:

— Разбежался.

— Тогда откуда ты это знаешь?

— Мужчина может определить, какого размера у женщины грудь, даже если на ней три свитера и пальто. Почему ты думаешь, что женщины лишены аналогичного таланта?

— А-а, — сказал я, мысленно возвращаясь к барной стойке: вот Ванесса медленно крутится вместе со стулом, а Бубба не спускает глаз с пряди волос у нее на шее.

— Бубба и Ванесса, — произнесла Энджи. — Тили-тили тесто.

— Господи, хватит уже, а?

Она уперлась затылком в металлическую перекладину горки и слегка повернула голову в мою сторону:

— Ревнуешь?

— Нет.

— Нисколечко?

— Ни капельки.

— Врешь.

Я развернулся вправо, и наши с Энджи носы едва не соприкоснулись. Какое-то время мы стояли молча, прижимаясь щеками к металлу перекладин и глядя друг другу в глаза. Спускалась ночная прохлада. Вдалеке, у Энджи за спиной, в темном небе медленно поднималась полная луна.

— Тебя очень бесит моя прическа? — прошептала Энджи.

— Нет. Просто… просто уж очень…

— …Короткая? — Она улыбнулась.

— Ну да. Я тебя не за прическу люблю.

Она шевельнулась, утопив плечо в дырке между перекладинами.

— За что же ты меня любишь?

Я усмехнулся:

— «Как я люблю? Давай перечислять»…[23]

Она не ответила и продолжала смотреть на меня.

— Я люблю тебя, Энджи, за то, что… Не знаю. Потому что всегда любил. Потому что мне с тобой весело. Очень. Потому что…

— Что?

Я повернулся, вслед за ней утопил плечо между перекладинами и положил руку ей на бедро:

— Потому что с тех пор, как ты ушла, мне все время снится, что ты рядом. Я просыпаюсь, чувствуя твой запах, и еще в полусне, сам того не сознавая, тянусь к тебе. Протягиваю руку к твоей подушке, но тебя там нет. И я лежу в пять утра и слушаю, как за окном просыпаются птицы, но тебя нет рядом, и твой запах растворяется в воздухе. Он тает, и у меня не остается ничего… — Я прочистил горло. — Ничего, кроме меня. И белых простыней. Белые простыни, и эти чертовы птицы, и боль… И все, что я могу сделать, — это закрыть глаза и ждать, пока боль утихнет.

Ее лицо ничего не выражало, только глаза заблестели, словно подернутые тонкой стеклянной пленкой.

— Это нечестно. — Она промокнула глаза ладонями.

— А что честно? — сказал я. — Ты сказала, что у нас ничего не выйдет.

Она подняла ладонь.

— А с кем выйдет? — спросил я.

Она опустила подбородок на грудь и надолго замерла так, а потом чуть слышно прошептала:

— Ни с кем.

— Я знаю, — сказал я, и мой голос прозвучал хрипло.

Она усмехнулась, но ее усмешка больше походила на всхлип. Она снова провела по лицу ладонью.

— Патрик, я тоже ненавижу просыпаться в пять утра. — Она подняла голову и улыбнулась дрожащими губами. — Ужасно ненавижу.

— Да?

— Да. Тот парень, с которым я спала…

— Трей? — сказал я.

— Ты произносишь это как ругательство.

— Так что с ним?

— Я могла заниматься с ним сексом, но не хотела, чтобы после он меня обнимал. Понимаешь? Раньше, когда я поворачивалась к тебе спиной, ты просовывал одну руку мне под шею, а вторую клал мне на грудь. И мне противно, когда кто-то другой пытается делать то же.

Я сказал:

— Хорошо. — Больше мне ничего не приходило в голову.

— Мне тебя не хватало, — шепнула она.

— А мне тебя.

— Со мной нелегко, — сказала она. — Я человек настроения. И характер у меня паршивый. Стирать ненавижу. Готовить не люблю.