На следующее утро, когда я проснулся, Папы у моей постели не было, но в пепельнице еще тлел уголек из его трубки, а в воздухе витал аромат его душистого табака и висело прозрачное, почти истаявшее облачко дыма. На террасе я увидел Мусора, он сидел, глядя куда-то в пространство, и наконец-то курил свою сигару. Он объяснил мне, что Папа ушел за Мамочкой: покинул дом как раз перед моим пробуждением, чтобы я не увидел его, и затерялся где-то в сосновом лесу. Сенатор сказал, что он больше не вернется, не вернется никогда, но я и сам уже понял это, мне все сказал пустой стул у моей кровати. И теперь мне стало ясно, почему в последние дни он ходил радостный и сосредоточенный: он просто готовился отбыть в долгое путешествие, вместе с Мамочкой. Я даже не имел права на него обижаться: это безумие принадлежало и ему, оно могло существовать лишь при условии, что они несли его вдвоем. А мне предстояло теперь учиться жить без них. И найти ответ на вопрос, который я задавал себе без конца: как это другие дети могут жить без моей матери и моего отца?
На письменном столе Папа оставил свой дневник. В нем он рассказал всю нашу жизнь, как в романе. Просто поразительно: там было описало буквально все до мелочей, и хорошее и плохое, что произошло в нашей жизни, — танцы и выдумки, смех и слезы, история с налогами и путешествия, Мусор, Мамзель Негоди и прусский кавалерист, Пустышка и Свен, киднепинг и бегство в Испанию, — он не упустил ничего! Описал Мамочкины наряды, ее исступленные танцы и пристрастие к алкоголю, ее истерики и веселый смех, ее округлые щеки и длинные ресницы, осенявшие глаза, полные хмельной радости. И когда я читал этот Папин рассказ, мне казалось, что я переживаю все это во второй раз.
Я назвал его роман «В ожидании Божанглза», потому что мы и вправду все время ждали его, и послал рукопись издателю. Тот ответил: «Написано хорошо, смешно, но трудно понять, где начало, где конец» — и добавил, что именно поэтому и хочет ее издать. Вот так книга моего отца, со всеми его измышлениями и правдой шиворот-навыворот, заполнила все книжные магазины на земле. Люди читали «Божанглза» на пляже и в постели, в офисе и в метро; переворачивали страницы, фальшиво насвистывая, танцевали и смеялись вместе с нами, плакали вместе с Мамочкой, фантазировали вместе с Папой и со мной — так, словно мои родители по-прежнему жили тут, рядом; в общем, это было невесть что, но в жизни такое бывает часто, и так оно очень даже прекрасно.
— Взгляните, Жорж, в этой часовне полно людей, которые молятся за нас! — воскликнула она, стоя в пустом помещении.
Потом, пританцовывая, пробежала по центральному нефу, а свой длинный шарф накинула на голову так, чтобы он был похож на фату невесты. Многоцветный витраж в глубине часовни, пронзенный лучами встающего солнца, озарял ее нездешним светом, и в этом свете вихрем кружилась пыль, поднятая самозабвенным вальсом вокруг алтаря.
— Я клянусь перед лицом Всемогущего Господа нашего, что все мои ипостаси будут вечно любить вас! — возгласила она, сжимая ладонями мое лицо и пристально, словно гипнотизируя, глядя в мои зачарованные глаза своими, светло-зелеными.
— Я клянусь перед Святым Духом любить и оберегать все ваши ипостаси и следовать за вами днем и ночью, всю жизнь, повсюду, куда бы вы ни шли, — ответил я, сжимая ладонями ее округлые щеки, ставшие шире от улыбки, полной безоглядного счастья.
— Клянетесь ли вы перед всеми ангелами небесными, что последуете за мной повсюду, на самом деле повсюду?
— Да, повсюду, на самом деле повсюду!
