В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [84]

Тони максимально уважительно выслушивает истории о затопленных при жестокой засухе колодцах и верблюдах – упрямых как верблюды. И лишь когда шейх всласть наговорился, настает черед визитера. Он же, в свою очередь, говорит шейху об удивлении, которое способны вызвать некоторые животные. Рассказывает присутствующим историю о собаке, что жила у них в доме, когда он был маленьким, и о том, что эта собака, когда в селении кто-нибудь умирал и по усопшему звонили колокола, в тот день ничего не ела, оставляя нетронутым все, что ей ни давали.

Шейх и его приближенные внимательнейшим образом его слушают. Одни молчат, словно размышляя об этом странном факте, другие поддакивают, но один решает выделиться и резко заявляет, что это невозможно, потому что у собак нет души. Завязывается спор, конец которому кладет шейх: он проконсультируется по данному вопросу с одним мудрым знатоком Корана, что живет в одном дне пути.

Красивая девушка с открытым лицом приносит чашу с козьим молоком. Первым из нее отхлебывает шейх, затем передает чашу своему гостю, который тоже делает глоток и возвращает шейху, а тот уже передает ее одному из приближенных.

И после этого Тони заводит речь о своей работе летчика.

– Нам не нравятся самолеты. Мы видели, как самолеты бросают бомбы на селения, – говорит ему шейх.

– Есть и такие верблюды, которые лягаются, и собаки, которые кусаются, но это не значит, что нет хороших верблюдов и верных собак.

Шейх выслушивает перевод с самым серьезным видом и делает ему знак, чтобы продолжал.

– Наши самолеты не несут в себе бомбы, они несут только письма.

– Письма?

Один из приближенных что-то шепчет шейху на ухо, и тот кивает.

– Написанные на бумаге слова? – Шейх погружается в раздумья, потому что единственные записанные слова, которые ему приходилось видеть, были слова Корана на фасадах больших мечетей. – В таком случае то, что ты возишь туда и обратно, – священные слова?

Камаль переводит вопрос с некоторым беспокойством. Если его французский шеф ответит «нет», шейх подумает, они занимаются делом ничтожным и даже нечестивым, поскольку только слова пророков достойны быть записаны. А если он ответит «да», то соврет, а врать человеку такого ранга, какой имеется у их хозяина, – оскорбление; и если ответ будет сочтен таковым, то дело кончится тем, что их головы покатятся по песку.

– Священные ли это слова? Конечно же!

Камаль переводит, прилагая неимоверные усилия к тому, чтобы не была заметна ни его нерешительность, ни косые взгляды, бросаемые им на наточенные кинжалы, висящие у входа в шатер. Шейх, очевидно, ответом удовлетворен.

– Я был бы в высшей степени польщен, досточтимый Абдул Окри, если бы ты однажды принял мое приглашение полетать на одном из наших самолетов.

Араб пристально смотрит на него, а потом оборачивается в сторону самого древнего старика. Камаль переводит их разговор шепотом.

– В Коране сказано о том, что люди могут летать по воздуху? – спрашивает шейх старика.

– В Коране сказано о Соломоне. А я слыхал, как деды рассказывали, что Соломон летал на зеленого шелка ковре-самолете вместе со своим двором, всего более двух сотен душ.

– Но неверный не пребывает под покровительством Аллаха, – вмешивается другой. – Это, должно быть, сопряжено с большой опасностью. Ты не должен так рисковать.

Шейх кивает, и остается непонятным, то ли он сказал «да», то ли сказал «нет». Поскольку повисает пауза, Тони говорит о том, что он принадлежит к племени французов, а рядом с тем местом, где он сейчас живет, стоит лагерем племя испанцев.

– Испанцы попросили меня, досточтимый Абдул Окри, чтобы я смиренно испросил вашего благословения для их прохода по вашей земле на юг – с мирными намерениями – с транспортом грузовиков под охраной вооруженных солдат.

Шейх на мгновение задумывается.

– Если они с мирными намерениями… то почему же собираются идти с оружием? Оружие в их руках на моей земле – это оскорбление.

– Мне понятны твои слова, шейх. Но ведь эти люди принадлежат к касте воинов в племени испанцев, и они не могут снять с себя оружие, потому что оно часть их достоинства. Это как потребовать от всеми уважаемого человека, чтобы тот ходил голым.

Шейх хмурит брови при одной только мысли о том, что достойный человек может на публике полностью обнажиться.

Он на миг умолкает, а потом вновь начинает говорить, и Камаль его слова переводит:

– Хорошо, пусть не снимают оружие. Но этого оружия не должно быть видно, они должны будут скрыть его в знак уважения.

– Мне кажется, что это великодушное решение, оно свидетельствует о мудрости и чести человека его принявшего.

Приближенные к шейху советники согласно кивают, и шейх удовлетворенным жестом велит подавать чай.

Из шатра они выходят нескоро, прощаясь при помощи витиеватых фраз и сильных хлопков в области сердца.

Отойдя от шатров на несколько метров и отправившись в обратный путь, Тони испускает вздох облегчения. Еще один вздох издает Камаль.

– Мы рисковали своей шеей, – говорит араб.

– Это еще почему?

– Да когда шейх спросил тебя, священные ли слова ты перевозишь, и ты сказал «да». Ты же соврал! И меня заставил соврать! Да простит меня Аллах! Узнай они об этом – мы бы уже были покойниками.