В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [181]

Фарже умолкает, Тони тоже молчит. Оба молчат посреди шума военной базы, которая не спит никогда. А у этих двоих мысли витают далеко-далеко: они наблюдают за тем, как исчезает в водовороте войны девушка.

– Больше ничего не было. Когда кончится война, – начинает говорить механик, – потому что когда-нибудь, рано или поздно, но это закончится, если, конечно, эти спятившие немцы нас всех не перебьют, я вернусь в Перпиньян и женюсь на Амандин – она чудесная девушка и будет мне прекрасной женой.

– Фарже, ты попал в большую беду.

– Но ведь с Камиллой ничего и не было! Клянусь вам, я ее не тронул. Мы даже ни разу не целовались. Амандин не в чем меня упрекнуть.

Тони отрицательно качает головой и делает глубокую затяжку.

– Проблема в том, что это тебе будет в чем упрекать Амандин.

– Как это? Да она же святая!

– Брак – договор на всю жизнь, который подписывается, когда все еще внове, все впереди, но этот контракт действует и тогда, когда все вокруг тускнеет. Когда за долгие годы уже накопится рутина, у тебя, возможно, возникнет искушение перевести на милую Амандин свое разочарование. От того, что не стал искать эту возможную любовь, зародившуюся на войне. И на нее падет вина за все то, что могло бы быть, но не случилось, и ты начнешь отдаляться от нее, точить кинжал упреков. А Амандин ведь этого не заслуживает, верно?

– Конечно же, нет! Но ведь ничего этого не случится, потому что мне всего лишь нужно позабыть Камиллу, и все будет как прежде. И я обрету свою счастье с Амандин.

Тони снова мотает головой.

– Это было бы замечательно, но в этом-то и суть проблемы. Забвение – не в наших силах, Фарже. Ты никогда не забудешь свою очаровательную медсестричку, и, когда пройдут годы, это воспоминание, неподвластное износу повседневности, избавленное от ежедневных проблем и мелких неудач, останется нетронутым и даже идеализированным.

– Вы думаете?

– Воспоминания не стареют, Фарже, на них не появляются морщины, у них не отрастают животы, не начинается ревматизм. Я-то знаю. Много лет назад моя медсестра играла на скрипке. Мелодия эта звучит у меня в голове каждый день моей жизни. И я не скрою – она разрушила мою жизнь.

– А что с ней стало?

– Выскользнула у меня из рук золотой рыбкой. И после этого я уже никогда не был счастлив.

Оба замолкают – со взглядом, затерянном в той вселенной, где каждый остается один, такой далекой, что никто не может попасть туда вслед за ними. Он прощается с Фарже. Обхватывает его с двух сторон за плечи и крепко сжимает.

Уже поздно. На следующий день – боевой вылет. Генерал Икер позволил ему совершить пять вылетов, а будет уже восьмой. Его командир Гавуаль старается снять с него все возможные задания, и приходится быть начеку, чтобы требовать своего появления в общем графике. Он благодарен за то, что тот тревожится за его жизнь, но – на что она нужна, если он не будет летать?

Штурвал и педаль!

Тони предпочитает ужин за пределами части. В таверне с массивными деревянными столами и кувшинами красного вина он заказывает порцию кальмаров и кусок выдержанного козьего сыра, пахучего и острого. К его столу подходит хозяйка: седые, небрежно собранные в тугой пучок волосы, чистенький белый передник, обтрепанный по краям. Принесла бутылку каштановой настойки и стакан.

– Мы на вас надеемся, – говорит она, глядя на него усталыми глазами.

Он кивает. Эти слова означают, что война не лишена смысла, что они знают, за что сражаются.

Уже поздно, но идти домой ему не хочется. Здравый смысл говорит, что нужно бы лечь спать, чтобы выспаться, ведь завтра его ждет изматывающий многочасовой вылет: нужно сфотографировать зоны Анси, Шамбери и Гренобля. Однако есть и другая часть его мозга, и она просит его не спать, не упустить эту ночь.

Полбутылки каштановой настойки зажигает в желудке жар горячего котла и смутное ощущение нереальности. Он бродит по старинному городскому кварталу, проходя по узким улочкам с белеными домиками рыбаков и небольшими лавками, в этот час закрытыми. Но в одной из них горит свет, дверь распахнута, чтобы впустить внутрь ночную прохладу. Он останавливается. Внутри – горы бледно-золотистых цветов, и три работника в серых халатах трудятся, сплетая стебли.

– Что делаем, друзья? – спрашивает он с улицы, обращаясь к ним с долей панибратства, дарованной незнакомым людям, которые не спят в уснувшем городе.

Самый старший работник, с белыми, стриженными ежиком волосами, оборачивается к нему и поясняет, что они делают венки из сухих цветов.

– В это время?

– Когда тебе не хватает дня, приходится подсоблять себе ночью.

– А что это за цветы?

– А вы разве не узнаете бессмертники?

Поскольку Тони делает мину смущенного невежества, как ребенок, который затрудняется с ответом на вопрос учителя, мужчина машет рукой на дверь, приглашая его войти. Внутри – целые горы цветов весьма скромной красоты. Работники на минуту оставляют свое занятие и с улыбкой представляются. Их старший, с седой головой, поясняет, что это дикие цветы и они растут в полях Корсики, по всему острову.

– Это самый удивительный цветок на свете.

Тони смотрит на них, уложенные в деревянные ящики, и видит самые обычные цветы, ничем не примечательные, желтенькие, цвета соломы. Мужчина замечает его непроизвольный скептицизм.