В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [177]

– Один офицер, очень хороший мой знакомый, хлопотал через некоего подполковника, приближенного к де Голлю, в руках которого все нити. Однако ходатайство вернулось без удовлетворения, с его собственноручной пометкой: «Оставить без назначения».

– Ну и дела…

В эту минуту появляется еще один гость в сопровождении ассистентки доктора.

– Это я его сюда пригласил, надеюсь, что ты не против. Человек горит желанием с тобой познакомиться. Известный фотограф журнала «Лайф», только что приехал в Алжир, хотел тебя сфотографировать.

– Слушай, Ришелье, мог бы вообще-то меня предупредить… Вам придется меня извинить. Я ведь наполовину в пижаме!

Джон Филлипс высок, строен и прекрасно говорит по-французски.

– Для меня еще бо́льшая честь – быть принятым так по-домашнему.

В глазах Филлипса знаменитый писатель, погруженный в маразм своих прошений, утонувший в плетеном кресле, – медведь, запертый в клетку для воробьев.

– Если вы пришли за фото героев войны, то явно оказались не в том месте. Я в данный момент отстранен от войны – я на каникулах.

Разговор постепенно оживляет Тони.

– Знаете что? Могу приготовить для вас коктейль собственного изобретения. Я ему даже имя еще не придумал.

Тони снимает с полки бутылку мускатного вина и бутылку водки. Смешивает то и другое и на маленькой спиртовой горелке, на которой кипятит себе чай, подогревает этот напиток, а потом разливает по чашкам.

– Предложите тост, – просит он фотографа.

И Филлипс чувствует на себе взгляд больших лягушачьих глаз хозяина. Тот проверяет его на догадливость.

– Давайте выпьем за любовь!

Тони кивает.

– Выпьем!

Отпивает из своей чашки хороший глоток и снова смотрит на фотографа.

– Скажите-ка мне вот что. Как бы вы определили любовь?

– Но я всего лишь фотокорреспондент, который изредка пишет телеграммы для прессы. А вы писатель! Дайте свое определение.

– Но я вас первый спросил…

Тони никогда не отступает от однажды заданного вопроса. Филлипс улыбается. Игра ему нравится.

– Описать любовь я не смогу, это слишком сложно. Но я могу дать определение от противного: если нечто можно объяснить словами, то это не любовь.

Тони на несколько секунд умолкает, фотограф ждет его вердикта. Тот ударяет рукой по столу, а потом вновь поднимает стакан.

– Мне нравится! А знаете, Филлипс, в юношеские годы я начинал писать стихи, но бросил и больше к этому не возвращался. Это было похоже вот на что: как будто клеишь в альбом свежие цветы, а когда открываешь его через несколько дней – там лишь засохший мусор. Вы когда-нибудь по-настоящему влюблялись?

– Ну да. Целых три раза.

– А ты, Ришелье?

– Думаю, что больше ста.

– Вы счастливчики! А я всего полтора.

Тони не желает шире приоткрывать эту дверь и возвращается к своим жалобам на образовавшийся у него застой в военных делах.

– Я очень коротко знаком с одним полковником главного штаба США в Северной Африке. Он работает помощником генерала Икера, – сообщает Филлипс.

– Главнокомандующего?

– Да. Или я его очень плохо знаю, или должен усомниться в том, что его оставит равнодушным француз, который жаждет сражаться за свою страну против нацистов.

Через десять дней на его имя по адресу места жительства доктора Вимё приходит официальное письмо из штаба союзных войск в Северной Африке:

«Вы восстановлены в составе Четвертой группы Отряда воздушной фоторазведки, однако, принимая во внимание ваш возраст и состояние здоровья, вам разрешено произвести максимум пять боевых вылетов, после осуществления которых вы будете переведены в резерв в звании подполковника со всеми положенными этому званию регалиями». Письмо подписал не кто иной, как генерал Ира Икер.

Тони выскакивает из плетеного кресла, бежит через весь дом, мимо гостиной, которую его друг доктор использует как приемную частной клиники, и врывается во врачебный кабинет, к ужасу пациентки, которая лежит на смотровой кушетке обнаженной по пояс и сопровождает его вторжение громким воплем. Вимё разозлиться не успевает. Тони кидается ему на шею и чуть ли не сбивает с ног.

Глава 88. Корсика, 1944 год

Лето в Бастии, на юге Корсики, жаркое, а солнце – ослепительное. Но все же ему нравится носить кожаную куртку авиатора и солнечные очки в золотой оправе. Этому он научился, когда был почтовиком: если ты пилот, то пилот при любой погоде. Он направляется к строению, где размещается офицерский клуб IV группы фоторазведки. Как раз то самое место, где после восьми месяцев простоя в Алжире он и хотел оказаться. Попасть сюда стоило ему неимоверных усилий. И тем не менее никакой эйфории. Он одержал победу в личной войне, но теперь начнется война настоящая, война с улыбками на юных окровавленных лицах, с родителями, которым не суждено увидеть своих сыновей.

Он там, где, как он думает, и должен быть, но счастья не ощущает. Ни один приличный человек не может быть счастлив на этой войне.

Вспоминается далекая ночь в Париже, ближе к рассвету: они стоят на набережной, опершись локтями о парапет, глядя, как течет Сена, и сердце охватывает эта невнятная рассветная печаль, когда рождающийся свет растворяет призрак ночи смеха и вина. И тогда он спросил у Мермоза, счастлив ли тот. Мермоз обернулся к нему, как делал всегда, чтобы заглянуть в глаза со свойственной ему серьезностью, от которой сжималось сердце: «Конечно, нет! Это была бы трагедия. Когда ты счастлив – тебе больше не за что бороться». Ему так не хватает Мермоза и Гийоме. Мир без них стал пустыней.