В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [109]

Вот на уступе, который виден гораздо лучше, наверняка больше шансов, что тело летом найдут. Однако забраться туда совсем не так просто. Опыта скалолазания у него никакого, да и силы кончились. Но он вложит в это дело все то немногое, что у него осталось. Последним свидетельством его любви станет смерть ради Ноэль.

Он несколько раз разводит и сводит руки, чтобы хоть немного восстановить кровоток, и вытаскивает из кармана бутылку с ромом, чтобы вылить в горло последний глоток. Ром он не любит, на его вкус, пить этот напиток – все равно что бензин глотать, зато он мгновенно согревает желудок. И он пользуется вспышкой тепла, чтобы встать на ноги и попытаться взобраться на уступ. Начинает карабкаться.

На этот уступ забраться ему удается, но в нескольких метрах над ним есть еще один – чуть больших размеров, так что на нем его труп будет гораздо легче найти летом. Только вот уж очень он труднодоступен. Но он попытается.

Он медленно нацеливается на следующий уступ, с точно рассчитанными силами и редкостным спокойствием, без опасения сорваться и разбиться об острые камни, потому что в смерти он уже вполне уверен. При каждом движении, подтягиваясь и карабкаясь на следующий камень, он думает о Ноэль, и это придает сил. Спустя полчаса он наконец забирается на следующий уступ.

Сюда он забрался. А если продолжить?

Негромкий стрекот в небе заставляет его поднять голову. Точка в небе. Далекий-далекий самолет, бесстрашно огибающий остроконечные башенки этого немыслимых размеров собора вечных снегов.

Сент-Экс…

Через мгновенье его закрывают полосы облаков, словно стирают. Он ищет иголку в стоге сена.

Гийоме снова лезет вверх.

Карабкаясь вверх, он старается не думать об израненных руках и спрашивает себя: что заставляет нас подниматься? Откуда черпаем мы силы, чтобы не дать себя смыть, как муравья в водосток? Почему мы так боремся за жизнь, которую все равно потеряем? Он не знает.

Тяжело вздыхает. На секунду останавливается на выступе, и порыв ветра хлещет его по щекам острыми льдинками. В этот самый момент к нему приходит такое ясное понимание жизни, которое возможно исключительно на краю последней пропасти, и он улыбается улыбкой обреченного. Мы боремся против невозможного, потому что каждая минута жизни – это целая жизнь. Каждая секунда – вечность.

Вытаскивает последнюю галету. Теперь у него остаются только две маленькие баночки тушенки. На глаза наворачиваются слезы – он хочет открыть их, но пальцы распухли, и ничего не получается. Темнеет, и как при замедленной съемке он ползет в гору с фонариком в зубах. Ноги горят огнем. Болит уже все тело, но останавливаться нельзя.

Над головой Южный Крест. Луна заходит, и остается только фонарик и леденящее утешение звезд. Звезды – его друзья, знак того, что снежок прошел и туч больше нет. При ясном небе холодает сильнее, но снежная буря посреди восхождения, да еще в темноте – верная смерть. Поэтому он поднимает к небу глаза и чувствует, что звезды – его защита от снега. Но кто защитит его от опасности сорваться в пропасть, вслепую карабкаясь по горе? И он возносит молитвы Южному Кресту.

Останавливается на небольшой площадке. Ему кажется, что теряет сознание лишь на мгновенье, но тотчас же начинает светать. Черное синеет. Есть что-то грандиозное в этом встающем над Альпами рассвете. Пробуждающееся утро застает его на середине горы, вокруг островки снега, мороз пробирает до костей, но его охватывает странное умиротворение. Он ощущает себя частицей гор и пробуждающейся планеты.

Накатившая волна счастья зовет свернуться калачиком и закрыть глаза. Он прижимается спиной к стене. Пробегает дрожь, и вместе с тем возникает легкое ощущение тепла от собственных рук, обхвативших тело, а еще какое-то тяжелое спокойствие, словно голова его набита шерстью. Если это и есть смерть, то она, на его вкус, вовсе не так плоха, она похожа на сладкую вату. Похожа на сон. Это и есть сон. Он видит Ноэль: взгляд ее нежен, она рядом, и он не знает, каким образом она добралась сюда, в горы, но она добралась. А еще здесь его мать, и Мермоз, и Сент-Экс. Ноэль гладит его волосы, и он погружается в бесконечную мягкую перину. Собрав последние остатки воли, Гийоме изо всех сил прокусывает себе язык, и пронзительная боль, как удар током, заставляет его открыть глаза и вынырнуть из омута дремоты. Он пытается встать на ноги, но ничего не выходит: все в нем затекло, тело его – тело мертвеца. Весь холод гор гнездится в его костях, но внезапно его начинают сотрясать конвульсии. Это жуткое ощущение: в высшей степени неприятное, болезненное – настоящий эпилептический припадок вследствие переохлаждения, а также физического и нервного истощения. Он бьется в конвульсиях, пульс учащенный, дышит с трудом, но он превозмогает все, ведь боль, терзающая его изнутри, это не что иное, как побежавшая по артериям кровь, это жизнь, что возвращается в тело, на миг пересекшее черту. Он бросает в рот горсть снега.

И кричит.

Это даже не крик, это вопль – без слов. Ему внимают горы, эхом возвращая ему крик, как будто многие дюжины Гийоме кричат вместе с ним.

Жить! Жить! Жить!