В открытое небо: основано на жизни французского писателя и летчика Антуана де Сент-Экзюпери - [103]

Сказанные кем-то другим, эти слова прозвучали бы грубостью, но в ее устах они звучат безобидной детской выходкой. Тони хохочет.

– Я вас развеселю!

Кое-кто в зале уже оборачивается и вытягивает шею, интересуясь оживленной сценой у входа.

– Говорю же вам, я хочу уйти. Мне скучно.

– В таком случае мы уходим. Мы втроем сядем в мой самолет и будем любоваться заходом солнца над Рио-де-ла-Плата.

– Послушайте меня, сеньор как-вас-там! Мне совершенно не нравится летать! Я ненавижу скорость!

Чем суровей она становится, тем соблазнительней ему видится.

– Буэнос-Айрес с неба выглядит совсем другим. Вы должны это видеть!

– Возможно, как-нибудь в другой раз, – вступает Кремьё.

– Это должно быть прямо сейчас.

– Невозможно. Меня ждут друзья.

– Великолепно! Мы им позвоним. Пусть присоединяются.

– Это пианист и его группа!

– Тоже полетят! Никогда еще Моцарт не прозвучит так близко к небу.

Ее губы трогает улыбка. Его предложение сесть в самолет с незнакомцем – чистое безумие, но она чувствует, что сможет дать себя уговорить. После его настояний официант приносит на подносе телефон с длинным-предлинным проводом. Она звонит Виньесу, и он вместе с коллегой принимает приглашение.

И вот пара музыкантов, президент «ПЕН-Клуба» с бородой раввина, молодая вдова и весьма корпулентный авиатор, который не закрывая рта рассказывает истории о Патагонии, едут на аэродром Пачеко в служебном автомобиле компании с шофером, раскуривающим цигарку.

На полосе – «Лате 28» повышенной вместимости, предназначенный для первых пассажирских полетов, которые вскоре должны открыться. Музыкантов и Кремьё он усаживает в пассажирскую кабину, закрывает шторку-перегородку и указывает Консуэло на сиденье второго пилота.

Самолет отрывается от земли и стремительно набирает высоту, а потом на хорошей скорости спускается, пролетает над идущим по морскому берегу поездом и оказывается над мутными водами Эль-Тигре. Консуэло Сунсин чувствует, что все внутри у нее переворачивается, лицо покрывает бледность, а Тони брызжет энергией. Сегодня верх в нем берет мальчишка: он не пилотирует, он играет. И делает из самолета карусель в парке аттракционов.

Он снова набирает высоту и выписывает зигзаги. Из задней части кабины доносятся жалобы. Кто-то сообщает, что сеньора Кремьё рвет. Тони хохочет.

Когда они поднимаются к самым облакам и Буэнос-Айрес внизу превращается в кукольный город, он поворачивается к ней. На побледневшем лице глаза ее кажутся еще чернее. Его забавляет ее упрямство: в том, что ей страшно, признаться она не желает. Он вытягивает шею и приближает к ней лицо.

– Пожалуйста, поцелуйте меня.

На ее лице возникает негодование.

– Да что вы себе вообразили? Я вдова.

– Всего один невинный поцелуй.

– В моей стране не принято целовать незнакомых. Целуют только тех, кого любят.

Тони хмурится, а потом в лице проявляется горечь.

– Вы не хотите меня целовать, потому что я некрасив.

Она снова нетерпеливо фыркает. Тогда Тони позволяет самолету завалиться, переводит рычаг, опуская его нос, и он штопором устремляется к земле. Сзади слышатся крики.

– Что вы делаете? Мы же разобьемся!

– Жду, пока вы меня поцелуете…

Она вздымает руки к небу.

– Да вы сумасшедший!

– Быть может, я всего лишь влюбленный.

Стрелка альтиметра движется с угрожающей быстротой, а самолет падает вниз, кувыркаясь. Она вытягивает шею и быстро касается губами его щеки. Тони испускает торжествующий вопль, и самолет вновь поднимается на волне ликования, которая ту же Консуэло заставляет улыбаться улыбкой озорной девчонки. Ее глаза сверкают – есть в этом летчике с огромным телом и страстным сердцем что-то такое, что неудержимо ее притягивает: как и она, он любит игру и ненавидит вульгарность. В этой ее улыбке, как ему кажется, проглядывает какое-то обещание.

Утром он заезжает в цветочный магазин «Централь» и просит доставить четыре букета к ней в отель. Потом ему думается, что этого мало, и он заказывает еще два. Но и этого, на его взгляд, все еще недостаточно. Наконец он заказывает десять. И выходит из магазина с подаренной веточкой жасмина в петлице пиджака. Останавливает такси и едет в Пачеко, чтобы подменить заболевшего пилота.

И не может не барабанить пальцами по подлокотнику дверцы. Спрашивает себя: я на самом деле влюбился или это всего лишь страсть воскресного вечера? И отгоняет эти мысли. Любовь не продумывается. Кроме того, думать – это худшее, что он может сделать, потому что у его сундука воспоминаний крышка никогда не закрывается. Он не может позволить себе думать о Лулу – этот шрам теперь уже только саднит, стоит лишь к нему прикоснуться. Ему уже исполнилось тридцать, и он понимает, что с этого момента жизнь срывается в штопор. А еще он думает, что проживать жизнь без любви – это как съедать кожуру апельсина, отбрасывая прочь его дольки.

Но ведь он же снова думает! Чувствовать гораздо важнее, чем думать, это шаг вперед.

Темпераментные реакции Консуэло с довеском в виде кокетства вызывают в нем нежность. Его очаровывает ее французский с придуманной на ходу грамматикой и эта безрассудная отвага, с которой она села в самолет с незнакомцем. Есть в ней что-то такое, что его цепляет.