В оркестре Аушвица - [56]

Мне легко представить, какими были его последние мгновения, но ты не должен узнать ни одной детали неудавшейся жизни и неестественной, бесчеловечной смерти. Я сделаю все, чтобы ты не узнал, через что я прохожу и какую цену плачу за мои слабости и давние ошибки…

Милый мой малыш… Ты ничего не построишь из живущих в моей душе образов смерти, мучительных вопросов и чувства вины, это яд, кислота, чистое зло, небытие, не стоит ими делиться. Ты не должен увязнуть в кошмаре, и я обещаю не допускать тебя до него, пока буду жива.

Не исключено, что, храня мой секрет, я возвожу стену молчания, которая дорого нам обойдется, и все-таки предпочитаю это рассказу, пусть даже приукрашенному, о двух годах, проведенных вне мира живых. Зачем взваливать на тебя и других людей такой груз? Я беру на себя ответственность, делаю выбор в твоих интересах — имею права как мать. Я знаю, это в твоих интересах, но горюю: барьер будет непреодолимым. Ничего не поделаешь. Ты не узнаешь, какой была моя жизнь там и на что я пошла, пытаясь ее сохранить.

Я вернулась, не зная, что твой дедушка мертв — как и наша чудесная Лидия и ее родители. Масштаб несчастья проявлялся постепенно, и в какой-то момент я спросила себя, имею ли право на жизнь, и едва не потонула. В каждом взгляде мне чудился упрек, каждый вопрос требовал оправданий.

Я вышла из поезда на платформе брюссельского вокзала и увидела людей, протягивавших мне фотографии. Возможно, кого-то из них я встречала в лагерях, но не могла отождествить живых с ходячими трупами. Каждый родитель, брат, муж бросал мне в лицо молчаливые обвинения: «Почему вы здесь, а они, те, кого мы продолжаем ждать, веря в чудо, исчезли?»

Твое рождение стало великим счастьем, но мира в душе я не обрела. Видения еще долго будут меня преследовать, чаще всего ночью. Твоему бедному отцу кое-что известно о моих кошмарах, уж ты мне поверь… Полутемный вокзал, покряхтывание локомотива, я ищу и не нахожу отца и младшую кузину среди толпы пленников, вываливающихся из вагонов для перевозки скота; рядом со мной дерутся за кусочек жира со дна котелка две девушки, они похожи на разъяренных львиц, и я не знаю, как их разнять, я бреду в колонне узниц, одетых в полосатые робы, над нами небо пепельного цвета, меня окутывает вонь, вверх поднимается жирный дым…

Вот так, малыш, люди, которых я почти готова назвать подобными нам, отправили нас на смерть, причем некоторые даже не испытывали ненависти. Они считали меня вредоносным насекомым, клопом, тараканом, а их ведь уничтожают — по гигиеническим соображениям, разве нет? Разве насекомое ненавидят, как человека? Конечно, нет… Равнодушные профессионалы выполняли свои обязанности, запускали механизмы, чтобы я умерла в дерьме и грязи. Да, они проиграли, но их попытка замарала меня.

Да, малыш, я никогда не буду самой красивой мамочкой в мире, моя чистота, наивность, юношеская доверчивость растаяли за два года в аду. Безвозвратно. И мне все еще ужасно больно.

Что я должна буду сделать, чтобы ты не перенял моих ужасных мыслей, чувств, воспоминаний? Об этом я пока не могла и не хотела говорить ни с кем, кроме моих подруг, моих сестер Фанни и Элен. Просто не считала нужным.

Люди, не имевшие лагерного опыта, не смогли бы меня понять, я для них — инопланетянка, женщина из другого измерения, говорящая на незнакомом языке. У моего голода, страха и усталости нет ничего общего с их голодом, страхом и усталостью, слова звучат одинаково, но содержание совсем иное. Разве могут они почувствовать, как рассыпалась моя жизнь в ритме песочных часов, в вечной ночи, секунда за секундой?

Возможно, мне станет легче, если я сниму с себя часть ноши, ослаблю обруч, стягивающий горло. Нет смысла будить спящий на дне души ужас и делать несчастными моих близких, которые все равно ничем не помогут, зато доведут до отчаяния недоверием или, что еще хуже, жалостью.

В этой истории, похожей на клубок страданий и вопросов без ответов, есть нечто непонятное, даже неуловимое. Иногда я раздражаюсь до судорог, рана по-прежнему открыта и не желает затягиваться.

Пусть время разорвет удерживающую меня цепь, звено за звеном, если сумеет. После моей свадьбы твое рождение, твои нужды смогут заново внушить мне оптимизм… еще одна докука для тебя, малыш!

Настанет ли день, когда мне больше не придется ни жертвовать собой ради других, ни зависеть от них, даже если это близкие родственники? Не получится ли так, что я завещаю тебе эту неудобную позицию?

Сегодня я, давно переставшая молиться, могу сделать одно: просить Небо, чтобы ты успел повзрослеть, не зная чувства вины и смятения.

Я оставлю все как есть и рискну жить между вами, моей настоящей и единственной семьей, и моими видениями, кошмарами и воображаемой смертью. Хватит ли вам сил перетянуть меня на свою сторону?

Не шевелиться, не будить боль, убаюкать ее, как незалеченный зуб, зная, что она вернется, и все-таки делать вид, будто веришь, что она угаснет сама собой, как огонь, лишенный доступа воздуха. Возможно, заплатив эту цену, я добьюсь, чтобы вы, мой сын и мой муж, не узнали вкуса пепла, который я до сих пор чувствую во рту.