В оковах страсти - [162]

Лишь когда болтовня дам совсем стихла, я стала сдерживать себя. С недоверием, ничего не понимая, смотрели они на меня. Я отложила то, что осталось в моих руках от цыпленка, и наконец поняла — к сожалению, довольно поздно, — что я тут наделала: всего через день после погребения моей сестры я кончила строго поститься! Последний кусок застрял у меня в горле. Женщины, сомкнув головы, шушукались друг с другом. Не пройдет и часа, как они донесут на меня патеру Арнольду. Я видела перед собой мясо и чувствовала, как кровь ударяла мне в голову.

Кухарка, убиравшаяся на хорах, быстро отодвинула в сторону миски и заменила их горшком с несладкой пшеничной кашей.

— Да простит вам Господь ваше смятение, — пробормотала она.

Запах каши вызвал у меня тошноту. Или то был грех, получивший привкус дохлой рыбы? Я сидела молча. Наш зал стал мне чужим, чужими и незнакомыми были люди, с любопытством уставившиеся на меня. Они презирали меня, в своих пересудах они разорвали бы меня на куски, если бы узнали, что я наделала… Кристина фон Ксантен, старая клеветница с длинным носом, Вальбурга, курносая купеческая дочь из Кёльна, и толстая Мария, племянница кулинара Юлиха, строившая глазки каждому рыцарю, — я чувствовала, как во мне закипает злость. Я отодвинула кашу в сторону, посмотрела им прямо и твердо в глаза, схватила миску с мясом, предназначенную для моего отца. Они с возмущением зашептались, когда я зубами впилась в кусок свинины, не обращая внимания на стекавший по подбородку соус. Никто не отважился отобрать его у меня.

От жирной еды мне захотелось пить. Я с удовольствием посмеялась над собой. Их сплетни не имели для меня больше никакого значения, пусть говорят, что хотят. Меня ждал Эрик — и это не было сном, который до этого видела тысячу раз. Сильна, как смерть, любовь. Под плотной тканью траурного платья я уже чувствовала новую жизнь.

Прислуга начала уборку. Они попытались защитить меня. Я, как ребенок, ковыряла пальцем хлеб и, потерян всякие мысли, жевала мякиш. Закончив свою трапезу, я предполагала пойти в башню, чтобы собраться в дорогу. Возьму с собой одно, нет, два платья. Одну накидку. Добротную обувь для продолжительного путешествия и шерстяной платок. А также все мои украшения, чтобы не подумали, что я бедная крестьянка.

Как бы случайно мой взгляд скользнул в сторону туда, где холодную стену украшал герб семьи. Многие недели плотник работал над этим произведением. Некоторые подтрунивали над отцом, когда он спорил с мастером о том, каким грозным должен был быть взгляд орлиных глаз. В конце концов обе головы скорее напоминали драконов, и злые языки утверждали, что они имеют большое сходство с хозяином замка. Дверь в покои моего отца была приоткрыта. Из комнаты доносились возбужденные голоса.

Как по мановению волшебной палочки, дверь открылась. Не раздумывая ни секунды, я встала и пошла туда. Неудержимое любопытство. Это стоило бы мне пятидесяти псалмов. Я прошла дальше. Все предостережения патера Арнольда давно уже остались в прошлом. За дверью, судя по всему, находились несколько человек.

— Со слезами на глазах моя дочь заверила меня…

— Слезы! Слезы бабы — разве вы не заметили, как они лживы? Женщина есть смятение мужчины. Дочери Евы — приют лжи! Все предшественницы вашей дочери, мой кузен, не так уж безрассудны и глупы. Грех написан у них на лице! — донеслись до меня слова аббата.

Я сложила на груди руки.

— А откуда вам это известно?

Каблуки сапог Фулко застучали по булыжнику.

— Я могу сказать вам. Когда Всевышний спас ее из когтей варвара и определил ее участь, в ту самую ночь мне было видение. — Он понизил голос. — Господь, будь милостив ко мне… Я увидел, как злосчастная открывала дверь донжона и входила в темницу еврея!

По комнате прошел шепот. Я прижалась к стене. Видение. Да он просто вел за мной слежку…

— Я сказал ему, что он должен оставить отпечатки пальцев, — проскрежетал отец.

— Он не сделал этого, наоборот, — продолжал глумиться аббат, — он пригласил ее в свою колдовскую темницу. И знаете почему, Альберт? Потому что он прятал у себя раба!

— Не верю!

— Господь Бог сам поведал мне об этом — и вы осмелитесь взять это под сомнение?

— Но Элеонора… — Голос отца прозвучал беспомощно. — Она… она заверила меня, что он мертв, сгорел дотла…

— То, что сжег в своей лаборатории еврей, не было варваром! Дорогой брат, как часто я предостерегал вас от него, от его колдовских сил и фальшивой улыбки, но вы все же верили еврею! Вы глупец!

Резким, словно клинок ножа, был голос бенедиктинца, и полным ненависти.

— Он соврал вам, Альберт, так же, как соврала вам и ваша дочь. Он никого не сжигал, а вместо этого залечивал раны варвара, готовя его к побегу. И у меня есть тому доказательства.

— Доказательства? Какие доказательства? Брат, не шутите со мной…

— Время шуток прошло, Альберт. Мы нашли железный ошейник раба. В покоях вашей дочери. Дорогой друг вашей молодости обвел вас вокруг пальца!

— Еврей… убийца Христа… старый черт… — Голоса говоривших это едва можно было различить. — Обманщик, обвел вокруг пальца…

— Обвел вокруг пальца! Я не могу в это поверить… обвести вокруг пальца меня, своего благодетеля! — Отец с трудом выговаривал слова.