В оковах страсти - [159]

— Прости меня, любимая. Прости, если сможешь.

Он снова подошел ко мне, задержал свою руку на моем превратившемся в камень кулаке, все еще сжимавшем розу. Я взглянула на светлые пряди, выделявшиеся на фоне моей траурной накидки.

— Ты… ты недалеко ушел в своем путешествии, — наконец пробормотала я и подавила в себе желание дотронуться до него.

— Не очень далеко, нет. Если быть точным, я добрался до Кёльна. Два корабля ушли на север без меня. А третий… — Он поднял голову. — У меня разрывалось сердце, а сейчас я смотрю на тебя, и до меня доходит наконец смысл слов, которые я нацарапал тебе уже так давно, из той еврейской песни романтического толка, чтобы занять руки, не привыкшие сидеть без дела.

— Слова… — прохрипела я. — Роза в моей руке начала пульсировать. — Я не смогла прочесть твои слова.

— Ты это не читала?

Он медленно сел рядом. Широко открытыми глазами через накидку он смотрел на меня. Меня словно пронзило стрелой, после которой остался горячий след.

— Я не знаю твоего языка.

Когда я опять посмотрела вверх, то его глаза смеялись. Сердце мое пронзила еще одна стрела.

— Ты не вращала предмет? Я хорошо замаскировал слова, потому что боялся постоянной слежки за тобой… О благочестивая Фрея, да ты просто должна была проклясть меня!

Я ответила робким кивком головы. Его рука обхватила мое запястье.

— Тогда прочти это сейчас, любовь моя. Каждое слово истинно, как моя жизнь. — Звуки падающих капель нарушили тишину. Читай, читай, читай.

Я была не в состоянии даже пошевельнуться и лишь водила большим пальцем по деревянной розе, будто во сне…

— Ты устала, — тихо произнес он.

— На больничной койке нет сна. — Глухо прозвучал мой голос. Болезнь, недели, проведенные в одиночестве, проносились в моих воспоминаниях, словно подхваченные ветром листья. Он тихо сидел рядом, давая мне время прийти в себя, несмотря на опасность, угрожающую ему. Тепло его присутствия успокоило меня, помогло взять себя в руки. Крик демонов прекратился. И остались лишь простые и ясные мысли: Эмилии больше нет в живых. Эрик рядом со мной. Эрик здесь. Здесь.

— Мне хотелось бы, я… — Он умолк, насторожившись. Во дворе заржала лошадь, служанки болтали друг с другом. Наверняка они направлялись за ворота замка, чтобы, как это случалось довольно часто, отлынивать от работы. — Когда… когда должна состояться свадьба?

Я сидела выпрямившись. Мечта о близости исчезла, сон прошел. Настоящее приветствовало меня тяжелым ударом руки.

— Через три недели. Если не изменят назначенный срок. Я не хотела бы ни дня более оставаться здесь. Все уже готово. — Я грубо рассмеялась. — Они даже обучили меня ведению домашнего хозяйства.

— Неужели?

Его сарказм обидел меня.

— Наверняка у Кухенгейма есть опытный камердинер, который следит за хозяйством. — Я вздохнула. — Они следят за мной со дня суда Божьего. Есть люди, которые верят… ах, это просто смешно. Рыцарь хорошо вписывается в планы отца с Юлихом. А я должна радоваться тому, что он молод и богат.

— Ты… ты… — Он поперхнулся от волнения. — И ты со всем этим смирилась, счастье мое, графиня?

Он вскочил с места и вновь устремился к алтарю.

— Мне не оставлено выбора.

Он остановился.

— Ты ведь сказал, что жизнь надо прожить достойно, только тогда она будет настоящей жизнью. А сейчас ты появляешься и возмущаешься, слыша, что я именно так и хочу сделать. — Мне стало не хватать воздуха. — Это моя жизнь, и сделка с Кухенгеймом спасет меня!

— На меня обрушилась беда, — услышала я его бормотание и увидела, как он обхватил голову руками. — Должен ли я покориться судьбе или…

— Давай попрощаемся, Эрик. — Его имя, произнесенное мною за долгое время в первый раз, больно укололо меня. — Дай свою руку…

— Я пойду к графу. Твой отец должен знать…

— Он убьет тебя, — прервала я его.

— Значит, так тому и быть, пусть это станет моей смертью.

— А также и моей, и еврея, — вновь оборвала его я. — Эрик, прислушайся к разуму.

— Ты моя жизнь… — Он подошел ближе, и я увидела, как по его лицу струятся слезы отчаяния. — Я не хочу… Ты призрак, разрушающий мои ночи, опустошающий мои сны, ты охотишься, гонишься за мной и вконец запутываешь мою жизнь. Я не могу без тебя жить, я не могу, не могу. — Он встал передо мной. — Дай мне взглянуть тебе в лицо. Лишь один раз. Позволь взглянуть в глаза, которые воруют мой сон, взгляни на меня, Элеонора. И скажи мне, что ты хочешь стать его, — скажи мне это, откинув накидку за которой прячешься…

Преодолев себя, я откинула накидку.

Голодные глаза, с темными кругами вокруг, застыли в ожидании первых слов, страхом были пронизаны черты его лица. Впервые по прошествии долгого времени я вновь так близко увидела перед собой это лицо, его глаза, почувствовав, как его буквально сжигают тоска и боль сродни моей, — тысячи невысказанных слов, содержащих один-единственный вопрос, от которого решалась жизнь, — его, моя и нашего ребенка, о существовании которого он даже не подозревал.

— Я…

Он задержал дыхание. Я обернулась и провела рукой по лицу. Боже праведный, что со мною стало? Может, заблуждение, охватившее меня, или любовь, слепая и бескомпромиссная?

— Я…

Он стоял предо мной, не шелохнувшись, готовый принять мои слова как приговор, перед которым он склонился, как жертва перед топором палача.