В огне повенчанные. Рассказы - [25]

Подносчик Николай Солдаткин присел на корточки и никак не мог трясущимися пальцами свернуть самокрутку: в нем еще не остыл азарт боя. После шутки Казаринова Солдаткин не упустил случая поддеть Иванникова, с которым у него шел давний спор о том, какой город главнее: Калуга или Прокопьевск. Случалось, что и в перерывах между боями буквально из-за мелочей вспыхивал словесный поединок с подначками и подковырками. Правда, почти всегда он кончался «на равных».

Со свистом сплюнув, Солдаткин языком провел но краю бумажной завертки и, метнув в сторону Иванникова насмешливый взгляд, проговорил:

— А у них, у сибирской шахтерни, как у этих…

— Как у кого? — огрызнулся Иванников.

— Как у скопцов. У них волосья не растут нигде.

Иванников разорвал глиняную лепешку и, улучив момент, когда комбат прикуривал самокрутку, с силой метнул шмот глины в Солдаткина. Но промахнулся. Когда Солдаткин подобрал брошенный в него кусок глины, чтобы швырнуть его в Иванникова, с бруствера с криком «Танки!» в орудийный окоп прыгнул Костя Полуяров, боец богатырского сложения, наделенный, по мнению Иванникова, тремя лошадиными силами.

Слово «танки» на какие-то секунды словно парализовало всех находившихся в окопе.

— Танки!.. Танки!.. — понеслось по изломам окопов.

Казаринов встал, нахлобучил на лоб вымазанную глиной каску, посмотрел в сторону, откуда доносилось приглушенное урчание моторов. Неуклюже переваливаясь с боку на бок, из леска развернутой цепью вышли танки.

Наметанным взглядом Казаринов сразу сосчитал: девятнадцать. Не прибавляя и не убавляя скорости, танки двигались прямо на окопы второго батальона.

— Батарея к бою! — скомандовал Казаринов. — По танкам! Бронебойным! Прицел постоянный! Наводить в середину! — И, пригибаясь, побежал по изломам траншеи к третьему орудию: на правый фланг бата реи двигались четыре танка. — Приготовить противотанковые гранаты и бутылки со смесью! — на ходу прокричал Казаринов, подбегая к расчету второго орудия, выбравшему самую удобную позицию. На высоком взгорке, поросшем редким дубняком и осинником, орудие было с воздуха хорошо замаскировано камуфляжной сетью, усыпанной свежими ветками осинника.

Равнина, на которую вышли из леса танки, была видна как на ладони. Танки шли уверенно, не меняя взятого курса. И не стреляли. Лишь поводили стволами пушек, как усами-щупальцами. Следом за танками, пригнувшись, бежали автоматчики. Они на ходу вели бесприцельную стрельбу в направлении траншей второго батальона.

Казаринов воткнул перед собой в глину бруствера ветку осины, валявшуюся на отводе окопа, поднес к глазам полевой бинокль и замер. От того, что он увидел в бинокль, между лопатками прошел мороз и остановилось дыхание. Прямо на него, глухо лязгая гусеницами, надвигалась бронированная громада танка. Казалось, она была метрах в пятидесяти. Казаринов инстинктивно попятился назад и энергично оторвал бинокль от глаз. Но тут же взял себя в руки. Снова вскинул бинокль и стал наблюдать за танками, идущими на траншеи второго батальона и на батарею.

Поводя то влево, то вправо хоботами пушечных стволов, танки дружно открыли стрельбу по вторым линиям окопов. Судя по тому, что черно-рыжие фонтаны земли и огня поднимались где-то метрах в ста за передней линией окопов, Казаринов решил, что или это особая тактика психического прорыва — прижав к земле вторую линию обороны, дерзкой лобовой атакой ворваться вместе с пехотой в первые траншеи и, как следует проутюжив их, дать автоматчикам возможность забросать гранатами батальон, — или вступившая в бой танковая часть получила неправильные разведданные о расположении окопов русских.

Второй батальон, подковой занявший оборону на западной окраине села, и батарея Казаринова, приданная батальону, молчали, поджидая, когда танки подойдут ближе. И это ожидание в чем-то, пожалуй, было тяжелее самого боя. Нервы начинали сдавать.

Казаринов ощущал, как толчками, часто и гулко в груди его колотилось сердце. Всецело поглощенный ожиданием танков и бегущей за ними цепи автоматчиков, он даже не заметил, как в безоблачном полуденном небе появилось более десятка вражеских бомбардировщиков. Как и танки, они держали курс на западную окраину села. Вначале самолеты появились в поле зрения как большие темные точки, потом эти точки чернели, увеличивались. Вот они уже четко обозначились как черные продолговатые бруски. Грохот надвигающихся танков, на ходу стрелявших по второй линии обороны, усиливающийся волнообразный вой бомбардировщиков и беспрестанная пальба автоматчиков сливались в нарастающий гул. Гул этот перекатывался через окопы второго батальона и накрывал батарейцев, которые, нервничая, до крови кусая губы, нетерпеливо ждали команды Казаринова.

И вдруг Казаринов увидел: по брустверу траншеи, в которой замерла первая рота стрелкового батальона, размахивая руками, бежит дурак по прозвищу Саня-Баня. Поддерживая одной рукой латаные штаны, другой он показывает куда-то в сторону села и орет истошным голосом:

— Немцы подожгли церковь! Горит церковь! Звонаря убили!..

Дурака Казаринов видел вчера вечером, когда, отдав своим батарейцам приказание отрыть до темноты окопы полного профиля, он с Иванниковым и номерным третьего орудия здоровяком Федотовым отправился в село раздобыть у местных властей что-нибудь на ужин. Проходя мимо церкви, Казаринов увидел на куче светлого речного песка рядом с церковной оградой грязного и оборванного мужичонку лет сорока. Улыбаясь Казаринову и бойцам улыбкой идиота, дурак пересыпал с ладони на ладонь песок, болезненно морщился, дул на него и приговаривал: «Сыпься, сыпься, песок, прямо немцам в роток…»