В огне и тишине - [73]

— Точно. Море. Похоже — Феодосия.

— Да ты что, браток? Я ж сюда высаживался в январе сорок второго. Тут же мои братишечки полегли. Мы ж тут фрица поклали…

Семен схамил:

— Поклали, поклали! В штаны вы наклали.

Сергей не успел перехватить Ивана, когда тот метнулся к Семену, повис на его воротнике, зарычал:

— Удушу, и пар не стравишь, ублюдок.

Сергей безжалостным ударом обессилил Ивана и тут же подхватил его под руку, чтобы тот не упал:

— Идиоты! По свинцу соскучились?

Семен ошалело вертел шеей:

— Чего он? Бешеный какой-то.

— Замолчи, — цыкнул Сергей, заметив, что один из конвойных замедлил шаг и стал внимательно всматриваться в нестройные ряды лагерников.

Вывели их в порт. Разместили в каком-то безоконном лабазе, плотно набитом такими же, как и они, голодными, изможденными оборванцами. Аккуратные немцы тут же выставили часовых с собаками. В обед принесли баланду в большущем баке из перерубленной пополам железной бочки, в которой раньше возили бензин. Капо с огромным черпаком стал у бака, рыкнул: «Подходи!» Лагерники растерянно озирались: ни котелков, ни каких-либо баночек, вообще ничего похожего на посуду ни у кого не было.

— Ну? — озверел капо.

Сергей решительно подошел к баку, снял с головы старенькую замызганную солдатскую ушанку, подставил под черпак:

— Лей!

Капо загоготал:

— Верно говорят: солдат и с шила кашу сварит и швайкой шти хлебать смогеть. Держи за находчивость! — И опрокинул в шапку чуть ли не полный черпак.

Сергей, осторожно, держа за проушины, донес содержимое до своих друзей. Те вытаращенно глядели на его ношу.

— Ну, приступай, братва. Да не тушуйтесь. Отхлебывайте каждый со своей стороны. А мне — что останется.

Хлебнул Иван, хлебнул Семен. Поморщились. Потом накинулись и стали шумно, жадно хлебать, давясь и кашляя. Постепенно этими звуками наполнился весь барак: кто хлебал из шапки, из картуза, кто из перевязанного рукава, кто из ботинка, кто просто из пригоршни.

В дверях стояли, раскорячившись, немецкие часовые. Гоготали. Выкрикивали какие-то слова, покатывались со смеху. Рядом сидели золотисто-бурые сытые овчарки. Вывалив красные языки, брезгливо воротили морды в стороны. Отвар из бураков и тухлой конины не вызывал аппетита у холеных псов.

— Вот тебе и немецкий рай, — громко загудел Семен. — Все довольны. Жрут из корыта, брюхо сыто, и немцам весело.

Кто-то из соседних работяг, вылизывая пригоршню, негромко посоветовал:

— Ты язык-то попридержи. А то у них, вишь, собачки скучают.

— Во-во, — не унимался Семен. — Там собачки, тут наган. Помалкивай да вкалывай, Иван.

Сосед предусмотрительно отполз подальше. Сергей унял Семена, наскоро наказал друзьям:

— Если нас разделят — ищите подходящих людей, присматривайтесь, не спешите открываться. Если убедитесь — привлекайте к такой же работе.

— Какой работе? — не понял Семен.

— Надо русскому человеку русскую честь вернуть. Чтоб вредил врагу. А удастся — и оружие повернул против него.

Повеселившись, гитлеровцы стали злобно орать, пинать людей ногами:

— Лос! Лос! Арбайтен! Швайн! Арбайтен!

Люди тяжело поднимались, выходили во двор, подгоняемые пинками, строились. Их разделили на две группы. Сергей с Семеном попали в одну. Ивана грубо толкнули в другую. Группы развели в разные концы набережной. Работать пришлось быстро — немцы нещадно подгоняли. Рыли котлованы. Тут же обкладывали их кирпичом. На кирпичное основание ставили литые бетонные колпаки с амбразурами. Обливали их бетонным раствором с галькой, трамбовали, засыпали песком, заваливали щебенкой и голышами. Перед амбразурами расчищали секторы, а сверху маскировали обломками кирпича, извести, штукатурки, подтаскивали и наваливали сверху какие-то обломки железобетонных плит, стен, арматуры. Сергей прикинул: реперы. Стало ясно: укрепляют порт, под перекрестный огонь берутся причалы: стало быть, ждут удара с моря, десанта боятся. Но почему только пулеметные гнезда?

Ответ пришел вечером, когда обе группы опять согнали в один барак. Иван, отхлебывая вонючую баланду из ржавой банки, подобранной на берегу, отрывисто рассказывал:

— Огневые оборудуем. И добротные, я тебе скажу. Для крупного калибра. Интересно, откуда они эти пушечки приволокут? Разве что из Севастополя.

— А ты что, артиллерист?

— Был когда-то. На батарее Зубкова канониром был. А это, я тебе скажу, та еще батарея. Всю Цемесскую бухту под огнем держала. Ни одной немецкой лоханки в порт не допустили.

— А как же ты на сейнере очутился?

— Очутился — и все. И ша! Эту тему забудь.

— Мне-то что. Ша так ша. Не хочешь — не говори.

— Вот и договорились.

Помолчали. Иван пальцем выскоблил банку, обсосал палец. Откинулся на спину. Подложил руки под голову, проворчал:

— Хоть бы соломы какой, гнилой хотя бы, или камки сухой кинули, падлы. На цементном полу не то чтобы жестко… А вот холодно. Еще этот, как его, ридикюлит наживешь.

Помолчали. Барак тяжело затихал, стеная, охая, вздыхая и ругаясь.

— Слышь, Серега, — зашептал Иван. — Я что никак не соображу. Репера непонятные. Дальномеры установлены так, что можно или только за морем в районе порта наблюдать, или за набережной в ту сторону, куда вас водили. А правый репер совсем не просматривается. Ну, даже дальномер туда не поворачивается. Это как же понять? Ведь если наши корабли, так они жив юга могут подойти?