В огне и тишине - [70]
— Да не надо. Это я спросонья, — простонал Сергей.
— Ото ж я бачу, шо спросонья. Давай, кажу, ногу!
Сергей вынужден был спустить левую ногу, простреленную осенью. Клева оказалась не такой простушкой, как могло показаться.
— От же не бреши. Эта нога у тебя вже почти здоровая. Покажь, что на другой.
Сергей начал сердиться:
— Отстань. Тоже — сестра милосердия.
— Сестра не сестра, а ногу покажь. Ну!
— Ты чо до человека пристала, смола, — вступился Семен. — Показал же рану?
— А тебя не касаемо.
И вдруг не по-женски сильными руками рванула Сергея за правую ногу.
— Да что ж ты, дура! — заорал Сергей.
— Тю-тю. Старших слушать надо. Где ж так подвернул-то ногу? Да не бреши. Я ж тебя наскрозь вижу. Може, скажешь, с брички неудачно сиганул? Та не надо, не бреши. Я сама в клубе занималась. Целых пятнадцать прыжков. И значок есть.
Семен, силясь понять сестру, даже рот разинул. Клава зыркнула на него, прыснула:
— Мухоловку закрой, Сема.
— А иди ты. Впервой мужика увидела и вже заигрываешь. Бисова вертихвостка.
— Ладно, Сеня, кончай ругню. Помоги мне лучше. Вишь, человеку ногу разнесло.
Нога у Сергея действительно распухла. И стать он на нее не мог. Это и злило, и пугало: а вдруг надолго? Помнил наставление инструктора: «Берегись растяжения — на всю жизнь мучение. Лучше перелом».
Между тем Клава действовала быстро и сноровисто. Она куда-то сбегала, принесла какой-то жидкости, намочила ею чистую тряпицу, обмотала ногу. Пояснила:
— Ничего, полегчает. Это я виноградным уксусом тебе вроде компресса сделала. Полежи. Знаю. У меня такое было. Пара дней — и пройдет.
— И все у тебя, понимаешь, было, — ворчал Семен. — И все, понимаешь, пройдет через день-два. Куды ж, бывалая.
— А ты, Сенечка, помолчи. Что бы ты без меня делал? Тоже мне, мужик.
— Ну-ну, ты язык-то не распускай.
Брат и сестра продолжали беззлобно препираться. Потом долго о чем-то шептались. Сергей, почувствовав облегчение в ноге, молча вытянулся на сене.
Неожиданно Клавдия прикрикнула на Семена:
— А ну цыть. Кажись, злыдни прутся.
Издали, с улицы, донеслись неясные грубые голоса. Кто-то по-жеребячьи заржал.
— Точно. Полицаи. А, чтоб вам повылазило. Опять самогон потребуют. А у меня ж еще и бражка не переиграла.
Клавдия низко на лоб надвинула какой-то замызганный платок, повязала его нелепо огромным узлом под подбородком и сразу стала похожей на некую занехаянную пожилую бабу. Старая, вылинявшая, латаная юбка по-цыгански спускалась из-под рваного домодельного кожушка почти до стоптанных вкривь и вкось огромных опорок, закрывавших ноги выше щиколоток. Сергей невольно усмехнулся: «И этой дивчине — тридцати нет». Однако Семен наставительно прохрипел вслед пошлепавшей Клавдии:
— Ты там того… Клавка. Не очень, знаешь. Полицаи — они и есть полицаи.
Не оборачиваясь, сестра отбрила:
— Молчи да дышь — так будет барыш. Тоже мне наставник нашелся. Сопли утри.
— Ну-ну! — пригрозил Семен и пожаловался Сергею: — Разница-то в годах всего шесть лет, а старует. Куды там. — И уже тише, раздумчивее: — Мне было десять лет, когда маманя померла. Это в тридцать третьем. Когда «саботаж» ломали. А наш район на «Черной доске» оказался. Ну и мерли как мухи. Да шо тебе рассказывать. Ты сам-то городской чи станичный?
— Да городской. Говорил же тебе. Из Краснодара. Правда, родился-то я в станице. И жил там до двадцати лет. Но паспорт получил в Краснодаре. В общем, «саботаж» и я хорошо помню.
— Ну то-то. Так вот Клавка меня выходила. Не знаю, и до се не признается, что за мясо она мне приносила. А наварит, поставит передо мной миску, а сама напротив сядет, щеки кулаками подопрет и подбадривает: «Ты ешь, ешь. Я уже поела. А ты, знай, ешь хорошенько». Так и прокормила. Потом замуж вышла за летчика. Хоть и не военный, а с первых же дней войны на боевой истребитель пересел. А она, вишь, на почте работала и не успела вакуироваться. Вот тут случайно встретил. Хвастает: «Партизанить буду». Дура! — Семен помолчал, вздохнул и чуть иронично добавил: — Она мне как маманя. А вот, понимаешь, так и подмывает покомандовать ею. Как же: мужик. Хотя, если б не она…
Неожиданно Семен насторожился. Сергею тоже почудилось, что к глухим голосам примешивался сдавленный женский крик. Он рывком сел. Семен грубо толкнул его в грудь, опрокинул в сено:
— Нишкни! Если что — сам управлюсь. — Он проворно соскользнул с сеновала, выглянул в дверь и, пригибаясь, скачками кинулся куда-то во двор. Появились они оба минут через десять: плачущая и злая, без кожушка, в разодранной до голого тела кофте Клавдия и какой-то невменяемый и затравленно озирающийся Семен.
Сергей снова рывком сел.
— Черт, дурак, — плача и ругаясь, вычитывала Клавдия. — Чего тебя принесло? Я б его, погань, сама удушила и — в погреб. А теперь что же делать? Тот же гад удрал! Щас всю свору напустит. До города верст пять.
Сергею пояснения не требовались. Кривясь и поскрипывая зубами, слез:
— Ну вот что, гешвистер!
— Ты чего? — рванулся к нему Семен. — Фриц?
— Постой, горячка. Это, и вправду, немецкое слово. Оно одно обозначает два наших: брат и сестра. Только это я еще в школе изучал. Так что не кидайся на меня. Ясно! И вот что. Без паники, и слушать меня.
Еще гремит «Битва за Англию», но Германия ее уже проиграла. Италия уже вступила в войну, но ей пока мало.«Михаил Фрунзе», первый и единственный линейный крейсер РККФ СССР, идет к берегам Греции, где скоропостижно скончался диктатор Метаксас. В верхах фашисты грызутся за власть, а в Афинах зреет заговор.Двенадцать заговорщиков и линейный крейсер.Итак…Время: октябрь 1940 года.Место: Эгейское море, залив Термаикос.Силы: один линейный крейсер РККФ СССРЗадача: выстоять.
Вадим Германович Рихтер родился в 1924 году в Костроме. Трудовую деятельность начал в 1941 году в Ярэнерго, электриком. К началу войны Вадиму было всего 17 лет и он, как большинство молодежи тех лет рвался воевать и особенно хотел попасть в ряды партизан. Летом 1942 года его мечта осуществилась. Его вызвали в военкомат и направили на обучение в группе подготовки радистов. После обучения всех направили в Москву, в «Отдельную бригаду особого назначения». «Бригада эта была необычной - написал позднее в своей книге Вадим Германович, - в этой бригаде формировались десантные группы для засылки в тыл противника.
Автор книги Мартын Иванович Мержанов в годы Великой Отечественной войны был военным корреспондентом «Правды». С первого дня войны до победного мая 1945 года он находился в частях действующей армии. Эта книга — воспоминания военного корреспондента, в которой он восстанавливает свои фронтовые записи о последних днях войны. Многое, о чем в ней рассказано, автор видел, пережил и перечувствовал. Книга рассчитана на массового читателя.
В книге четыре повести. «Далеко от войны» — это своего рода литературная хроника из жизни курсантов пехотного училища периода Великой Отечественной войны. Она написана как бы в трех временных измерениях, с отступлениями в прошлое и взглядом в будущее, что дает возможность проследить фронтовые судьбы ее героев. «Тройной заслон» посвящен защитникам Кавказа, где горный перевал возведен в символ — водораздел добра и зла. В повестях «Пять тысяч миль до надежды» и «Ветер удачи» речь идет о верности юношеской мечте и неискушенном детском отношении к искусству и жизни.
В книге активный участник Великой Отечественной войны, ветеран Военно-Морского Флота контр-адмирал в отставке Михаил Павлович Бочкарев рассказывает о суровых годах войны, огонь которой опалил его в битве под Москвой и боях в Заполярье, на Северном флоте. Рассказывая о послевоенном времени, автор повествует о своей флотской службе, которую он завершил на Черноморском флоте в должности заместителя командующего ЧФ — начальника тыла флота. В настоящее время МЛ. Бочкарев возглавляет совет ветеранов-защитников Москвы (г.
Книга документальна. В нее вошли повесть об уникальном подполье в годы войны на Брянщине «У самого логова», цикл новелл о героях незримого фронта под общим названием «Их имена хранила тайна», а также серия рассказов «Без страха и упрека» — о людях подвига и чести — наших современниках.