В одном чёрном-чёрном сборнике… - [26]

Но, в общем, это были очень счастливые дни. Гаррику замечательно работалось среди тряпочного нашествия, он творил весь в белых лоскутках, которые хлопьями летели во все стороны из-под Машкиных ножниц, оседая везде, где только можно, в том числе и непосредственно на нем, Гаррике. Он чувствовал себя чуть ли не ангелом в белых пушистых облаках. На землю его опускали периодические, но смачные ругательства Машки по поводу несовершенства окружающего мира в общем, и ее, Машкиного, несовершенства, как портнихи, в частности.

Вечерами они выходили в сумеречный свет, не торопясь, прогуливались под тусклыми фонарями, загадывали желания на падающие звезды – их было особенно много в конце этого лета; о будущем, впрочем, не думали. Само образуется. Так же, как внезапно образовалось Машкино платье.

Накануне свадьбы Машка вдруг вынырнула из-под белых волн шелка, кровожадно сверкая взглядом, перекусила нитку и, задержав дыхание, прохрипела: «Готово».

Гаррик приготовился деланно закатывать глаза и бурно восхищаться, но, к его удивлению, восторг не был притворным. Машка в своем свадебном платье казалась почти красавицей. Костлявость превратилась в стройность, хилый цвет лица – в загадочную белизну. Она вообще стала таинственная, словно и не Машка вовсе, а какая-то совсем другая, незнакомая Гаррику женщина. Она прочитала это в его глазах и, удовлетворенная, пошла раздеваться. Засыпая, жених разглядывал платье, висящее на гвоздике, вбитом в стену. Оно светилось в темноте мягкой шелковой белизной, и было приятно просто смотреть на него.

Как это ни странно, ночь перед своей женитьбой Гаррик проспал как убитый. Он накануне забрал «Лунного зверя» в студию и рассматривал многочисленные предложения, не решаясь признаться даже самому себе, что не хочет продавать картину. Со зверем, затаившемся в углу, Гаррик чувствовал собственную наполненность, полотно придавало уверенности в себе и словно возносило над прочей мирской суетой.

Ничто даже не шевельнулось в нем, напоминая о грядущих великих переменах. Проснулся глубоким утром, потянулся сладко. И увидел, что Машка сидит на полу с большими ножницами в руках. Вокруг нее валялось то, над чем она две недели колдовала, умоляя стать свадебным платьем. Гаррик не то, чтобы испугался, просто удивился: «Машка, ты что?».

Машка сняла очки, посмотрела на него беспомощными близорукими глазами и тихо произнесла: «Не бывает в жизни совершенства». И замолчала, уставившись в пустоту. Крепко сжала губы, а это означало, что говорить с ней бесполезно. У Гаррика на секунду потянуло жгучей тревогой от висков к желудку, но он отогнал от себя это неясное и ненужное ему сейчас ощущение, подошел, погладил по голове, как ребенка: «Оригинально. Ладно, не хочешь, как хочешь… Надевай быстрей, хоть что-нибудь». Машка влезла в неизменные джинсы.

Свадьба получилась очень обыкновенной. Родители и гости радовались, жених и невеста недоумевали, что они вообще здесь делают. Машкины джинсы и белую школьную ленточку в пепельных прядях родственники сочли за театральную выходку: «Ну, творческие люди, понятно, оригинальничают». Справляли в отчем доме Гаррика, родители настояли: никаких ресторанов, сами все сделаем.

Приятели перепились, мама чуть не получила инфаркт, когда поняла, что пельменей, по всей видимости, не хватит. Художники ели и пили много. Хотя все, кроме Веньки, были худыми. Мама косилась на эту отчаянно пьющую и закусывающую братию: «Глисты у них всех, что ли?». Гаррик засмеялся, обнял ее: «Откуда, мамочка? Разве что заспиртованные… Как в Кунсткамере». Мама шумно расплакалась, вытирая глаза рукавами праздничной блузки: «Слав, и жену-то ты какую странную выбрал. Не в себе она, что ли?». Гаррик почему-то рассердился:

– Мам, перестань. Машка хорошая женщина. Она – актриса, в кукольном театре работает, я тебе говорил. Это такая психологическая защита у нее. Попробуй сутками напролет зайчиков да ежиков репетировать, волей-неволей странной покажешься. Не надо раньше времени к ней цепляться, ладно?

Мама покачала головой и опять ушла на кухню, поджав губы, так ничего и не ответив. Гаррик понял, что цепляться она непременно будет.

Его тут же зажала в углу коридора чья-то пьяная, необъятногрудая тетка, навалилась, тяжело дыша водочным ароматом и матерными словами: «Ты бы поцеловал тещу, мамой назвал. Ласковый теленок двух маток сосет, знаешь? Ну, пойди обними тещу…»

Гаррик осторожно отодвинул пьяную, ушел от греха подальше – какую тещу целовать? Машкина мать умерла лет двадцать назад, Машка еще ребенком была. Потом весь вечер избегал пышногрудую полудурошную.

Спальню, приготовленную для молодоженов, тут же заняли Венька и хорошенькая свидетельница, народ ближе к ночи стал возмущаться, ломиться в закрытую дверь, Венька под натиском не устоял, ввалились дружно, спали вперевалку на широкой двуспальной кровати.

Гаррик с Машкой устроились на балконе, завернувшись в одеяла: смотрели на звезды, прижавшись друг к другу, в основном, от холода. Утром мама Гаррика, пришедшая к спальне поздравить молодых, была поражена живописной группой творческих пьяниц, с удовольствием храпящих на старательно подготовленном ей брачном ложе для сына.