В одном чёрном-чёрном сборнике… - [25]

Снилось Гаррику, что парит он, невесомый, в поднебесье. Все выше и выше поднимается без всякого усилия со своей стороны, удивляется: «Как это я раньше не понимал, что так легко можно подняться над землей? Какой идиот был, даже ни разу не пробовал это сделать». Видит сверху – мастерская его, Машка по улице идет, дергает дверь. Думает Гаррик с восторгом: «Вот сейчас я ей сюрприз сделаю». Залетает в мастерскую, а там – пусто, темно. Паутиной все опутано, пыль нежилая, словно несколько лет нога человеческая сюда не ступала. Ходит он по запущенной студии, Машку зовет, ведь видел же, видел, как заходила она. А вот пропала. Подходит к завернутой картине. И что интересно, куль с картиной выглядит так, словно полчаса назад был сюда поставлен. «Но как? Кем?» – думает во сне Гаррик. И вдруг из-под махровой простыни заговорил с ним зверь. Даже не то чтобы заговорил, рыкнул чуть слышно. Но этого хватило, чтобы как полгода назад толкнулось сердце, замерло, затем резкими скачками понеслось навстречу гибели. Проснулся Гаррик, сел на диванчик, сердце успокаивает, стреножит. Сон это. Сон.

В полупробуждении Гаррик услышал вдруг булькающие звуки. Наверное, почти окончательно проснулся, потому что подумал с досадой: «Машку полощет после вчерашнего. Вот пьянь». И вскочил, моментально проснувшись: булькающие звуки перешли в животный вой. Гаррика подхватило предчувствие беды и понесло в сторону воя.

Орала Машка. Наклонившись над умывальником, она остервенело кромсала что-то одноразовым станком для бритья, который Гаррик оставил там еще со вчерашнего утра. В первую секунду ему показалось, что она чистит морковку: во все стороны летели оранжевые брызги, потом понял: Машка кромсает вены. Он подскочил, вырвал из рук станок. Порезы не сильные – так, чуть поковыряла кожу, но, видно, в одном месте задела что-то, крови было много. Выла, скорее всего, от ужаса.

Гаррик схватил полотенце, обернул Машкину растерзанную руку. Она внезапно затихла, не сопротивлялась, лишь смотрела на тут же промокшее полотенце широко раскрытыми глазами. Гаррик отвел ее на топчан, накапал валерьянки, сел рядом, прижал к себе:

– Ну и дуреха ты, Машка. Кто же дешевым одноразовым станком для бритья вены себе режет? Он же тупой.

Машка беспомощно всхлипнула:

– Мне было так одиноко и беспросветно. Словно чей-то голос шептал, что я никому не нужна. Я подумала, никто не заметит, если меня не станет.

Гаррик задохнулся от жалости:

– Я бы точно заметил. Проснулся, захотел побриться, а станка нет на месте… У тебя как? Прошло?

Машка послушно кивнула.

– Это не из-за водки, Слав… – только она и мама звали его Славой. – Это совсем не из-за водки.

– Ну да, из-за ее количества, – не удержался Гарик.

– Слав, – Машка словно не услышала его сарказм, – знаешь, это не в первый раз. Как тебя в больницу положили тогда с сердечным приступом, словно что-то в голове помутилось. Он стал приходить.

– Кто, Маш?

– Голос. И напиваться начала, чтобы не слышать. Он нашептывал, что я совершенно никчемная, никому от моей жизни ни жарко ни холодно. В общем, словно меня и так нет.

– Кчемная, кчемная, – успокоил Гаррик.

Закутал потеплее, заставил выпить таблетку снотворного. Наверное, после алкоголя не стоило этого делать, но из двух зол пришлось выбирать то, которое позволит Машке отдохнуть и прийти в себя.

Он попытался лечь рядом, но, как всегда, узкий топчан не вынес их двоих, и Гаррик пошел на диван номер два. Прислушался – Машка засопела уже спокойно, иногда чуть всхлипывая, проваливаясь в сон, но не горько, а немного обиженно.

Утром Гаррик взволнованно ходил взад-вперед по мастерской, а Машка жалась в угол топчана, трогательная в своей грации жеребенка-переростка. Следила за ним умоляющими, виноватыми глазами. Подошел, сел рядом и неожиданно даже для себя сказал:

– Ну все, Мария, хватит. Давай-ка жениться…

2

Руки у Машки болели еще месяц, тяжело сгибались в локтях, порезы опухли, ныли. Она старательно прятала свой позор под платьями и блузками с длинными рукавами, никому не показывала и не рассказывала. В Загсе Гаррик сам заполнил за нее все необходимые бумаги.

Свидетелем назначили толстого Веньку, чтобы далеко не ходить. А в подружки невесты напросилась какая-то дальняя Гаррикова родственница с кукольной мордашкой, чему Венька и был несказанно рад.

За две недели до торжества Машка решилась сама себе шить свадебное платье. Несколько дней говорила только об этом, и однажды, вернувшись в мастерскую, Гаррик увидел, как она в задумчивости смотрит на шелковую белую тряпку, распластанную по полу. Все, что по Машкиному мнению, мешало, сдвинулось по углам. Мольберт с начатой картиной завалился набок, на подрамнике небрежно болталось кухонное полотенце. Над всем этим безобразием с видом творца висело задумчивое Машкино лицо. Большие портновские ножницы в ее руках выглядели очень угрожающе. Она повернула голову на скрип половиц, сверкнула на Гаррика стеклами очков:

– Как ты думаешь, если не получится, можно будет потом из этого носовых платков нашить?

Но, к огромному удивлению Гаррика, все-таки получилось. Презрительно фыркая на предостережения, что невесте самой шить платье – не к добру, Машка упорно продвигалась к цели. Она вообще была временами невероятно настойчива. Иногда до идиотизма. Расшибала лоб, опять ломилась, опять расшибала, напивалась, плакала, опять шла и опять расшибала. Гаррик не понимал. Вот, например, почему просто не купить платье? Он был на волне, «Лунный зверь» получил немыслимый ажиотаж на проходящей сейчас выставке, и другие картины активно теперь покупали. Они могли позволить себе пусть не обалденное, но просто хорошее свадебное платье. Нет же, Машка изрезала кучу ткани, сутками сидела над белыми тряпочками, разговаривать с ней в такие моменты строго воспрещалось.