В одно мгновение - [75]

Я смотрю на Хлою, на то, как она, засунув в уши наушники, качает ногой в такт музыке, а потом закрываю глаза и сосредоточиваюсь на далеком свечении. Я чувствую тонкую нить, связывающую этот мир с тем, который идет за ним. Меня это не пугает. Даже наоборот. Неважно, что это, рай или просто покой, но я знаю, что меня ждет нечто лучшее, чем то место, в котором я сейчас нахожусь. От этой мысли у меня сильно бьется сердце.

Я заставляю себя вернуться мыслями к настоящему, и сердце сразу успокаивается. Хлоя, мама, папа – вот три оставшиеся у меня бесценные ниточки. И я понимаю, что мое нынешнее состояние – это не ад и не что-то вроде чистилища. Я здесь не в качестве наказания за грехи. Нет, я оказалась здесь, чтобы в моем будущем царил мир. Моя жизнь жестоко оборвалась, а жизни тех, кого я люблю, оказались разорваны в клочья. У меня не было времени подготовиться, попрощаться, я не была готова уйти. Покойся с миром – не только привычная эпитафия, это лучшее, на что мы можем надеяться после смерти.

Дело не в том, что Мо меня покинула, нет, скорее ее мир внезапно сместился, рванулся вперед, в новом, неожиданном направлении, и, хотя в ее сердце всегда будет место для меня, я больше не могу быть рядом с ней, потому что ее заполонило новое, всепоглощающее чувство к Кайлу.

То же самое происходит и с Чарли, с моими одноклассниками, с моими друзьями. Волна медленно отступает, и я превращаюсь в воспоминание. Собственно, так и должно быть. Я все еще могу навещать тех, кто мне дорог, но в отличие от того, что было прежде, не могу постоянно присутствовать у них в головах. Теперь мое появление рядом с кем-то – это акт моей собственной воли.

Я немного удивлена, но мне не грустно. В моем освобождении есть легкость: я словно избавилась от бремени. Мо счастлива, по-настоящему счастлива, и потому ее больше не мучает все то, что она потеряла. Будущее внезапно стало ярче, заслонило собой тень того страшного дня.

Я закрываю глаза и посылаю признание в любви лучшей подруге, о какой только может мечтать девчонка. Ты – самый замечательный скарабей в мире, говорю я и улыбаюсь. Мы с Мо придумали этот комплимент давным-давно, когда узнали, что насекомые – самые сильные животные на Земле. Как бы мне хотелось быть рядом и видеть все, что с тобой случится! Я замираю и пытаюсь понять, угадать, что ждет Мо в будущем, но не вижу ничего, кроме великого множества вариантов. Так что я просто говорю: Лети, Мо, лети прямо к звездам, к Луне или даже к другой вселенной, сияй так ярко, чтобы все вокруг тебя слепли, и, хотя меня нет рядом, неси меня с собой, но я хочу быть для тебя легкостью, а не бременем…

Я замолкаю, почувствовав, что Хлоя смотрит на меня. С замиранием сердца я вижу, как она склоняет голову к плечу и чуть заметно улыбается. Она отводит глаза и снова принимается что-то писать в своем блокноте.

Мне не дано знать, сколько еще пройдет времени – день, месяц, год, – но, когда пробьет час, я буду готова.

80

Через два часа после ухода Боба мама выехала в Биг-Бэр. Она проникает в коттедж бесшумно, словно грабитель.

– Джек! – зовет она.

Вэнс резко просыпается, скатывается с дивана, вскакивает, хватает со стола резную фигурку оленя и заносит ее над головой, чтобы сразить непрошеного гостя. Мама включает свет, видит застывшего в угрожающей позе Вэнса и вопит от ужаса.

– Миссис Миллер? – удивленно тянет Вэнс.

Фигурка оленя замирает в паре сантиметров от маминой головы. Мама продолжает вопить. Она его не узнает. Из спальни, грохоча костылями, вываливается папа:

– Энн?

Мама переводит глаза с Вэнса на папу и обратно.

– Вэнс?

– Ага, это я, – говорит Вэнс.

Меня совершенно не удивляет, что мама его не узнала. Он в одних семейных трусах, золотистые волосы выгорели на солнце, к тому же его вообще не должно здесь быть.

Когда он ставит на место деревянного оленя, мама замечает его пальцы, переводит взгляд на изуродованные уши. Вэнс поворачивается к ней, и тут она сгребает его в объятия, обхватывает за талию, прижимается головой к его голой груди. Он ошеломленно обнимает ее в ответ.

Мама отстраняется, шмыгает носом, останавливая стоящие в глазах слезы, и треплет его по щеке.

– Я так рада, что ты в порядке, – говорит она.

Вэнс оцепенело кивает.

– Что ты тут делаешь, Энн? – спрашивает папа, стараясь, чтобы его голос звучал неприветливо, но я все равно замечаю в его тоне радостные нотки. Папа быстро расправляется с непрошеной радостью в голосе и бесстрастно заявляет: – Уезжай. Я же сказал, мне нужно время, чтобы все обдумать.

– Нет, – говорит мама, подходя ближе, и встает прямо перед ним.

Папа выпрямляется, насколько ему позволяют костыли. На нем старые треники и драная футболка. Поход в прачечную явно не вписан в их с Вэнсом режим дня.

Мама выпячивает подбородок. От волнения все ее лицо напряжено, губы подрагивают.

– Нет, – снова говорит она. – Я не позволю тебе вот так от меня отвернуться.

– Энн, мне нужно…

– Нет. Нам… НАМ! – шипит мама и тычет пальцем в папу, а потом в себя. – Нам нужно пережить это вместе. Там, под горой, я тебя не бросила, так что теперь ты не можешь бросить меня.

– Дело не в этом.