В одно мгновение - [65]

Так держать, Хлоя.

71

Папа напился. Уже почти полночь, папа с рассвета на ногах, но он вообще мало спит. Он страшно устал, но лежит без сна, не обращая внимания на боль, и мучает себя мыслями о той ночи, вздрагивает, когда воспоминания об аварии гулко отдаются в его голове. Он снова и снова крутит воображаемый руль влево, и фургон сбивает оленя, вместо того чтобы его объехать. Папа сжимает кулаки так сильно, что до крови раздирает кожу на ладонях.

Сегодня он топит воспоминания в виски. Он сидит на гигантской дедушкиной кровати с бутылкой «Джека Дэниелса» в руках, глаза прикрыты, нижняя челюсть безвольно отвисла.

Вэнс спит на диване в гостиной. Он совершенно выбился из сил после пятидневных поисков моего брата. Каждый день он спускается вдоль склона вниз, вооруженный лишь компасом, картой и знаниями, которыми с ним поделился папа, и часами бродит по лесам.

Я очень им горжусь. Теперь я болею за него. Я присматриваю за ним, подсказываю, шепчу слова одобрения и аплодирую его смелости, пока он ищет моего брата за каждым деревом, под каждым камнем.

Он его не найдет. Каждый сантиметр леса, который он сейчас прочесывает, уже прочесали до него. Бёрнс сделал все, что мог. После завершения поисковой операции он еще неделю отправлял своих людей, и они обыскивали лес, пока не стало ясно, что Оза им не найти. Тело моего брата уже давно не там, где он умер: может, его утащили дикие звери, может, его унесло ветром, дождем, снегом, а может, и то и другое. Останки того, кем он был, уже не принадлежат этому миру. Я уверена в этом так же, как в том, что однажды меня тоже здесь не будет. Мое нынешнее смятенное положение непостоянно. Это не навсегда.

Каждый вечер Вэнс возвращается обратно к скале, карабкается по ней к папе и, весь лучась гордостью, рассказывает ему, как все прошло. Мне не верится, что с тех пор как Вэнс был скорее похож на желе, размазанное по кровати, поглощающее таблетки и упивающееся жалостью к себе самому, прошло меньше недели. Его тело окрепло, кожа сияет, он больше не дрожит от ломки. Теперь все в нем – не считая ушей, прически и пальцев на руках – выглядит почти так же, как раньше.

Папа выглядит совсем не так, как раньше. Он перестал бриться и теперь похож на затерявшегося во льдах полярника. Темно-рыжая с сединой борода покрывает его щеки и шею. Прежде крепкие мышцы обвисли. Он похудел килограммов на пятнадцать, не меньше. Но сильнее всего изменилось его лицо – и черты, и само выражение: внутренние перемены ясно проявились во внешности.

До аварии папа был одним из тех крепких, на все способных людей, которого первым зовут на помощь, когда нужно заменить колесо, занести в дом диван или вытащить попавшего под машину ребенка. Его правильное, открытое лицо излучало стопроцентную уверенность в себе. Теперь он выглядит совсем иначе: он словно растерял всю свою энергию и жизненную силу, а мышцы на его щеках атрофировались, сдавшись на милость гравитации. Когда я вижу, каким он стал, мне становится до ужаса грустно.

Я смотрю, как он снова отпивает из бутылки и бормочет что-то бессвязное. Я всегда считала, что алкоголь лишь сильнее проявляет все то, что и так есть в человеке. Счастливые люди, напившись, становятся еще более счастливыми. Мерзкие пьяницы противны и в трезвом виде. Мой папа напивается тоскливо. Он разбит горем, и алкоголь превращает его в несчастную, жалкую, подавленную развалину со стеклянным взглядом и стиснутыми зубами, изо всех сил пытающуюся не дать волю слезам.

Папа тянется к телефону, с трудом тычет пальцем в кнопки, но в конце концов все же умудряется набрать наш номер. Мама с Хлоей на концерте. После третьего гудка трубку берет Мо, которая сегодня присматривает за котятами.

– Дом Миллеров, – говорит она.

Папа, не говоря ни слова, отключает телефон и, скомкав простыни, утыкается в них лицом, чтобы заглушить рыдания.

Алкоголь лишь сильнее проявляет все то, что и так уже есть в человеке. Того, у кого нечиста совесть, он превращает в омерзительную копию его самого: все то, что такой человек ненавидит в себе, все то, о чем сожалеет, приумножается, раздувается до такой степени, что ему хочется лишь разодрать собственное тело в клочья, вырваться из него наружу или же навеки погрузиться в забытье.

72

Мо вцепилась в руль так, что костяшки пальцев побелели. Она медленно взбирается вверх по извилистой дороге, ведущей к городку Биг-Бэр. Она получила права три месяца назад, но до сих пор не ездила дальше чем на пару десятков километров от дома. День сегодня пасмурный, небо, того и гляди, прорвется ливнем, но пока тучи держат дождь в узде. Со дня аварии прошло почти два месяца, лыжный сезон заканчивается. Вдоль дороги кое-где еще виднеется снег, но на склонах лишь изредка попадаются белые полосы до сих пор открытых трасс, засыпанных искусственным снегом.

Температура неуклонно падает по мере того, как Мо поднимается все выше. У подножия гор было плюс восемнадцать. В полдень, когда Мо наконец паркуется перед офисом шерифа, термометр в ее BMW показывает всего плюс одиннадцать.

– Рад тебя видеть, Морин, – говорит Бёрнс.

Он хорошо выглядит. После аварии он казался мне гораздо старше: вероятно, все дело было в зимней одежде и озабоченном выражении лица.