В непосредственной близости - [66]

— Мне же его вернули, и я точно помню, что положил его в нижний ящик. Вам он случайно не попадался, мистер Тальбот?

Миссис Брокльбанк дернула его за рукав.

— Вильмот, милый, перестаньте же! Я так рада, что мы распрощались с этой жуткой вещью.

Они прошествовали мокрым коридором. Мистер Брокльбанк говорил с расстановкой и с тем нарочитым выражением, к которому прибегает человек, желая показать, что терпение его испытывается, и в особенности часто, как я заметил, говоря со своею супругою.

— Он лежал в нижнем ящике под кроватью. Или правильней сказать — под койкой, потому что кровать не может быть такой неудобной… А теперь его нет. У нас на корабле вор, и я скажу об этом мистеру Саммерсу.

Миссис Брокльбанк, которая в прежние времена всегда щебетала, словно подпевая супругу, втолкнула мужа в их общую каморку и закрыла за собою дверь.

Я направился к своей каюте — той, где некоторое время проживал преподобный Джеймс Колли.

Уж лучше бы жизнь преподносила нам сюрпризы поочередно, подобно тому, как повар подает блюда одно за другим. Нам нужно время — пусть не переварить, так хотя бы отведать одно, прежде чем приступить к другому. Необходима пауза, не столько для обдумывания произошедшего, сколько для передышки. Однако жизнь не желает поступать разумно, но сваливает все вместе: иногда два блюда, иногда три, а иногда — весь обед на одной тарелке. Так случилось и со мной, с нами. Я постараюсь описать произошедшее как можно точнее.

Пропитанное водою бревно все еще продолжало свой путь вниз, туда, где в мешке с привязанными к нему пушечными ядрами парил где-то у самого дна Колли. А я приближался к своей каюте… то есть его каюте. Я до сих пор все это вижу и стараюсь изменить то, что случилось, хотя бы в мыслях, но не могу. Виллер был внутри… Что это он, я понял только по лысине с венчиком седых волос — все, что я успел увидеть в окошечке на двери. Я только собрался отослать его с суровым наказом не околачиваться в моей каюте иначе как для уборки, но тут он склонил и снова поднял голову. Глаза у него были закрыты, выражение лица — умиротворенное. Он поднес к губам золотой или медный кубок. Голова его взорвалась и исчезла одновременно, — а может, перед или после, не знаю — со вспышкой света. Потом исчезло и все прочее, потому что из окошечка повалил едкий дым. Что-то влажное ударило мне в левый глаз и залепило его.

Я ничего не слышал. Возможно ли такое? Остальные слышали выстрел мушкета, но я, который видел его перед собой, не слыхал ничего.

Снова и снова пытаюсь я записать пережитое в логическом порядке, но все время прихожу к тому, что никакого порядка не было: все произошло мгновенно. Медный кубок, который Виллер поднес к умиротворенному лицу, был раструбом мушкета, принадлежащего Брокльбанку, но это стало известно потом. В тот миг я пережил все сразу: умиротворенное лицо, взрывающаяся голова, дым — и тишина.

Я отшатнулся от двери, разгоняя рукой дым, попытался вытереть глаз — и разглядел на руке цвет залепившей его субстанции. Я рванулся на палубу, к поручням, где стоял мистер Джонс, успел наклониться через них, и меня вырвало.

— Вы ранены, мистер Тальбот? В вас стреляли?

В ответ меня снова вырвало.

— Ответьте же, мистер Тальбот! Вы ранены? Что случилось?

До меня донесся голос помощника поверенного, мистера Боулса:

— Мистер Джонс, Виллер — слуга — застрелился в каюте, которую в настоящее время занимает мистер Тальбот.

Ему ответил спокойный и непонимающий голос мистера Джонса:

— Зачем он это сделал, мистер Боулс? Ведь он спасся из пучины. Он самый везучий. О нем, можно сказать, само провидение заботилось.

Ноги мои подкосились. Я опустился на палубу, и на меня накатилась волна слабости; голоса удалились.

Я пришел в себя, распростертый на спине. Голова моя лежала у кого-то на коленях. Лицо мне обтирали холодной водой. Я приоткрыл глаза, разглядывая яркие солнечные зайчики на деревянном потолке. Похоже, меня уложили на скамью в пассажирском салоне. Надо мной раздался голос мисс Грэнхем:

— Бедный юноша. Он гораздо впечатлительнее, чем воображает.

Движения маятника не прекращались. С меня, оказывается, сняли сюртук, развязали галстук и раскрыли ворот рубашки. Я медленно сел. Колени принадлежали миссис Брокльбанк.

— Думаю, сэр, вам следует немного полежать.

Я начал произносить фразу, заключающую в себе бесконечные благодарности и извинения, но мисс Грэнхем была настроена решительно:

— Лежите и не двигайтесь, сэр. Селия принесет подушку.

— Благодарю вас, мисс Грэнхем, но, поверьте, я в состоянии идти.

— Идти?

— Ну да, к себе в каморку… каюту то есть.

— Это крайне нежелательно. Во всяком случае, сейчас.

Лучше всего из произошедшего мне запомнилась субстанция, залепившая мне глаз. Я сглотнул и посмотрел на руку. Ее вымыли, но на коже остался неуловимый след того, что было, видимо, остатками засохшей крови и мозгов. Я сглотнул. Теперь я понял, что лишился крова. Удивительно, но бесприютность огорчала меня сильнее всего прочего, и я с трудом сдерживал слезы — слезы об утрате этой каюты — или другой такой же, — где я провел столько часов… Каких там часов? Столько недель и месяцев скуки! Но в койке, которая когда-то принадлежала мне, теперь лежала Зенобия, а о каюте Колли нечего было и думать.