В небе Украины - [51]

Вскоре железнодорожный эшелон превращается в лаву огня и металла. Но время, как патроны в обойме: минута к минуте, час к часу. Пора уходить, иначе не дотянешь до своего аэродрома.

Не более десяти минут продолжалась атака, теперь можно оценить результаты. Подорван паровоз, сожжено более двух десятков вагонов и открытых платформ с техникой, уничтожено до роты солдат.

Штурмовики в последний раз прочесывают эшелон и разворачиваются на сто восемьдесят градусов. На обратном пути они встречают еще пару штурмовиков. Значит, передышки фашистам не будет.

Хитали идет на посадку. Комдив, подъехав к капониру, поджидает, когда Захар зарулит и выключит двигатель.

— Как отработались? — спрашивает он.

— Нормально, товарищ полковник, — четко отвечает Хитали.

XXXII

Прибалтийская зима 45-го года прошла как-то незаметно. Неожиданно начались дожди, потянуло на оттепель. Все аэродромы дивизии действовали в течение дня, и никто не мог сказать, как комдиву удавалось бывать на каждом из них ежедневно и при этом успевать непременно сходить на боевое задание.

К вечеру Рыбаков был в 807-м авиаполку. Времени до наступления темноты оставалось немного, а еще был запланирован один вылет. И простая задача выпустить две пары превратилась в неимоверно сложную. — Полечу сам, — объявил комдив. — Ты, Головков, пойдешь со мной. Вторую пару поведет Горев.

Через десять-пятнадцать минут пара штурмовиков поднялась в воздух и взяла курс на запад. Лишь только мелькнул красный кок командирской машины, как пара «ильюшиных» скрылась за горизонтом.

Комдив знал цену каждого боевого вылета, и по ночам, пока летчики спали тревожным сном, мучительно перетасовывал пары, звенья, чтобы на рассвете приказать: куда, сколько, кого.

Инспектор, прилетавший на аэродром, убеждал Рыбакова:

— Не надо вам много летать. Сшибут.

— Был у меня знакомый старикашка, — ответил ему комдив, улыбаясь. — Так он прожил сто лет. Прожил, как проспал. Ничего не сделал.

— Но ваше дело руководить.

— Не летая, нельзя руководить, — твердо ответил комдив.

Штурмовики как бы сливаются с окружающей местностью. Ведущий еле различим на фоне земли и его самолет кажется небольшой темной точкой.

Косматые свинцово-серые облака то и дело закрывали кабину.

— Приготовиться к атаке! — передал комдив по радио. — Атака! — подполковник первым открыл огонь из пушек и пулеметов. Пули и снаряды без труда находят вражеские автомашины. Пошли в ход «эрэсы».

Бомбы сброшены. Разворот на второй заход. Сначала никто не мог определить, откуда бьют зенитки. Но разрывов становилось все больше. Они не сулили ничего хорошего.

На развороте самолет комдива был подбит и пошел на снижение. Три штурмовика, словно журавлиная стая, оставшаяся без вожака, кружили над комдивом.

Ведомый комдива старший лейтенант Головков все еще не мог поверить, что случилось непоправимое. Он видел, что машина лежала на боку с приподнятым кверху крылом. Около взвода вражеских солдат бросилось к севшему самолету.

— Атаковать! Только атаковать, — принимает решение Головков. Вслед за ним пошел в атаку Николай Горев. — Однако горючего оставалось в баках только чтобы дойти до своего аэродрома. Снизившись до бреющего, летчики дали последнюю очередь, помахали крыльями и взяли курс на свой аэродром.

Тем временем Рыбаков, отбежав от самолета метров на двадцать, припал к земле и приказал воздушному стрелку лечь рядом. Выхватив пистолет, он взвел курок, нагнулся к боевому товарищу и тихо шепнул:

— Драться будем до последнего…

На лице комдива не было испуга. Наоборот, его взгляд был открытый, смелый до дерзости, какой бывает только в юности. Комдив прополз с десяток метров и спрятался за огромный ствол дерева. Не отставал от него и воздушный стрелок Виктор Кондрашов.

Облачность поредела, и в лесу стало светлее. На земле лежал пожухлый снежок, отдавало сыростью.

«Отсидимся до темноты, а там подадимся, к своим», — решил комдив.

Но немцы не оставили их в покое. Где-то совсем рядом раздалась длинная автоматная очередь. За ней последовала еще одна. Значит, близко фашисты. Уже слышны их шаги. Они шли со всех сторон.

Предстоял неравный бой. Как когда-то перед выполнением боевого задания в тылу противника, комдив взвесил все за и против.

Воздушный стрелок, сжавшись в комок, прирос к земле и вопрошающе смотрел на комдива, все еще надеясь на какое-то чудо.

Кольцо врагов сжималось. Все чаще и чаще фашисты кричали: «Рус, сдавайся!».

— Так и ждите! — со злобой в голосе проговорил комдив и первым же выстрелом повалил фашиста, затем второго, третьего…

Немцы опешили и залегли. Казалось, они отступили. Воцарилась тишина. В то, что немцы ушли, комдив не верил. Он вынул обойму, глянул — остался один-единственный патрон.

Рыбаков толкнул локтем воздушного стрелка и кивком головы показал, чтобы тот уходил.

— Доберешься до своих, расскажешь, — бросил он ему напоследок.

…Гибель комдива потрясла всех нас. Особенно переживал Хитали.

В последние недели войны он в полной мере узнал, что такое горечь утрат: потерял своего наставника и учителя капитана Феденина, близкого друга по полку майора Чернова и наконец комдива Рыбакова, с которым у Хитали сложились на редкость душевные отношения.