В небе Украины - [47]

Давно уже в эфире наступила тишина — самое неприятное и тягостное для комдива время. Подполковник, не снимая, наушников, чуть откинулся к стенке фургона, внутри которого была смонтирована радиостанция, и полез в карман за папиросами. Закурив, он провел рукой по лицу, словно стирая с него следы тревоги, устремил свой взор в окно. Изменчивая прибалтийская погода на новом участке фронта не могла не насторожить комдива. Видимость пропала как-то сразу, аэродром заволокло вечерней дымкой. Мысли комдива вновь вернулись к группе Хитали.

— Запросите запасной! — распорядился подполковник, обращаясь к начальнику связи. Но тут же передумал:

— Отставить запасной! Подготовить все для посадки — развести костры, включить прожектор. Будем сажать у себя.

К посадке штурмовиков, возвращающихся с боевого задания, готовятся заблаговременно. Подготовить полосу, расставить людей, обозначить фонарями посадочные знаки — дело трудоемкое, кропотливое. В этом деле малейшая ошибка обходится дорого.

Со временем у комдива чувство тревоги уступило место собранности, сосредоточенности, привычно появлявшейся при осложнении метеообстановки. Да и не было у него оснований не доверять летчикам, которых знал не первый день и которых, не жалея сил и времени, учил премудростям летной профессии. Не с ними ли не раз садился в проливной дождь и туман? Так стоит ли думать о возможных неприятностях? Лишь бы вернулись назад, а посадить он их посадит.

Хитали удивился, тишине при проходе линии фронта: молчали зенитки, не слышно было голосов летчиков-истребителей, обычно шумно переговаривавшихся между собой по радио.

Группа «ильюшиных» уже приближалась к цели, но он еще не мог сказать, удастся ли с первого захода «накрыть» переправу. Хитали ощутил всем своим существом момент высшей ответственности, когда ему одному дается право решать судьбу выполняемой боевой задачи.

Четверка «илов» шла плотным компактным строем. Верткие истребители, взлетевшие с соседнего аэродрома, неотступно следовали за штурмовиками, боясь потерять группу в мутной пелене.

Изрытая бомбами и снарядами, перепаханная окопами и траншеями, земля струила горький чад и, казалось, оцепенела от ран и ожогов.

Хитали мельком посмотрел на Головкова. Видневшееся из кабины его лицо было спокойно. Он верил в своего ведомого, и тем тверже прозвучала его команда:

— Приготовиться к атаке!

В этот раз предстояло нечто необычное: нужно было точно поразить переправу, ширина которой не превышала пяти метров.

Чем ближе подходили к цели, тем беспокойнее становилось на сердце. Хитали сделал последний доворот и уже мысленно наметил точку ввода в пикирования, как вдруг Яковенко доложил:

— Товарищ командир, — «мессеры»!

«Вот оно!» — подумал Хитали. Он ждал их, ведь редко какой боевой вылет обходился без истребителей противника, но только не сейчас, когда оставались буквально секунды до атаки. А тут еще и зенитки открыли ураганный огонь.

Менять боевой курс было уже поздно. Кроме того комэск был убежден, что принятое решение единственно верное, и добиться его выполнения для него, ведущего, было делом чести. К тому же и Кузнецов уже вступил в единоборство с зенитками. Снизившись на предельно малую высоту, пара Кузнецова подавляла одну батарею за другой.

Хитали прибавил обороты мотору, как вдруг послышался удар снизу. В кабине запахло гарью. Резко упало давление масла. Очень тревожное ощущение для летчика — прямое попадание зенитного снаряда. Комэск мельком обегает глазами приборы. Давление масла продолжает падать, сильно греется вода. Значит, случилось что-то серьезное.

Но ведь еще не сброшены бомбы. Неужто сорвется атака? Развернуть самолет, прекратить выполнение боевого задания? Нет, на это Захар не пойдет. Неистовая решимость горцев, их гордость и смелость неукротимо призывают летчика идти вперед; как ведущий, как комэск, он не имеет права повернуть назад. Действия его быстротечны, ведь он не раз поражал сметкой и сообразительностью.

Даже враг и тот, пожалуй, не смог оценить дерзости летчика. Словно ничего не произошло с его «ильюшин», комэск пошел на сближение с целью. Опытный и смелый вожак, он не был подвержен, как вражеские зенитчики, нервным потрясениям.

Собрав волю в кулак, он шел к цели.

Зенитный огонь смещается вправо, в сторону Головкова. Действия фашистов понятны, очевидно, зенитчики посчитали, что ведущий уже не имеет никакого значения в атаке, поскольку самолет его подбит, и весь огонь они сосредоточили на ведомом.

Через несколько секунд интенсивность зенитного огня по самолету Головкова достигла апогея. Вокруг все было черно от взрывов. Хитали не мог скрыть своего восторга перед ведомым, который, словно дразня зенитчиков, умелым маневром уходил из-под обстрела и вновь оказывался рядом с ним, готовый прикрыть его своим телом.

Комэску не терпится перевести самолет в пикирование и хоть одну-две очереди дать по зенитным точкам. Это желание настолько велико, что Хитали машинально отдает ручку управления от себя и пускает первые два реактивных снаряда по цели. Переправа кажется так близка, что еще несколько секунд — и можно нажать кнопку бомбосбрасывателя.